Язык цветов

Мы пошли к дому. Грант не пригласил меня зайти, а сразу подошел к машине, открыл дверь со стороны пассажира и протянул мне руку. Я замерла, а потом взяла ее. Он помог мне забраться в фургон.

Обратно в город мы ехали в тишине. Пошел дождь. Сначала он накрапывал, а потом неожиданно хлынул с ослепляющей яростью. Другие водители съезжали на обочину, чтобы переждать ураган, но он лишь усиливался. Это был первый дождь в году, и земля раскрылась перед долгожданной влагой, высвободив металлический запах. Грант ехал медленно, ведомый скорее памятью о поворотах, чем зрением. Мост Золотые Ворота был пуст. Вода накатывала с залива волнами и низвергалась с неба с одинаковой силой. Я представила, как она заливается в машину и уровень ее все растет, покрывая наши стопы, колени, живот и подступая к горлу.

Когда мы подъехали ко входу в «Бутон», ливень продолжался. Я не видела, помахал мне Грант на прощание или нет, – окна были скрыты за пеленой дождя.

Я вошла домой, Наталья и ребята из ее группы устанавливали инструменты. Они кивнули мне. Я незаметно поднялась по лестнице и, достав ключи из рюкзака, открыла игрушечную дверь, заползла внутрь и свернулась на полу калачиком. Одежда промокла, и влага пропитала мех; весь мир стал влажным, голубым, прохладным. Я поежилась с раскрытыми глазами. В ту ночь я не спала.

4

– Готова? – спросила Элизабет.

Я удивилась тому, как мало мы ехали. Элизабет припарковалась перед запертыми металлическими воротами, на дорожке. По правую руку была стоянка, где по выходным работал фермерский рынок, а за ней – виноградники. Где-то там, за пределами большой асфальтовой площадки, границы двух поместий наверняка соединялись.

Элизабет вышла из грузовика и достала из кармана плоский ключ. Вставила его в замок, и ворота распахнулись. Я ждала, что она вернется в машину, но она поманила меня рукой.

– Пойдем пешком, – сказала она, когда я вышла. – Давно я не ходила по этой земле.

Она медленно зашагала по дорожке к дому, останавливаясь, чтобы оборвать головки увядших цветов или потрогать, влажная ли земля, запустив в нее палец на дюйм. Здесь, в окружении цветов, я неожиданно осознала, насколько серьезна была ссора между сестрами. Мне трудно было представить, что могло разозлить Элизабет до такой степени, что она многие годы отказывалась видеть не только сестру, но и эти бесконечные цветочные просторы. Должно быть, это было страшное предательство.

Подходя к дому, Элизабет ускорила шаг. Дом был меньше нашего и желтый, но той же формы – с остроконечной крышей. Когда мы подошли к крыльцу, я обратила внимание, что дерево было мягким, точно не до конца просохло от весенних дождей. Желтая краска у входной двери отслаивалась большими кусками, а низко прибитый желоб нависал над верхней ступенью. Элизабет пригнулась, чтобы не задеть его лбом.

Она взошла на крыльцо и встала у двери, выкрашенной в голубой цвет, с узким прямоугольным окошком посередине. Элизабет заглянула в него. Встав на цыпочки, я прислонила лицо к стеклу под подбородком Элизабет. Мы смотрели внутрь. Стекло было грязным и кривым, и создавалось впечатление, будто смотришь из-под воды. Края мебели расплывались, фотографии в рамах точно парили над каминной доской. Тонкий ковер с цветочным рисунком растворялся под паром нашего дыхания. Я внимала пустоте, царившей в этой комнате; в ней не было людей, тарелок, газет – никаких признаков человеческой деятельности. Однако Элизабет все равно постучала: сперва тихо, затем громче. Она ждала, и когда никто не вышел, начала стучать беспрерывно, вкладывая в этот звук все свое нетерпение. Но никто не открыл.

Тогда Элизабет повернулась и спустилась по лестнице. Я шла за ней на цыпочках, представляя, как ступени пружинят под ногами. Пройдя десять шагов, Элизабет повернулась и посмотрела на дом. Показала пальцем на башенку. Окно было закрыто, но не занавешено.

– Видишь то окно? – спросила она. – Это чердак, в детстве мы там играли. Когда меня отправили в интернат – мне было десять, а Кэтрин, наверное, семнадцать, – она сделала там студию. Она была очень талантлива. Могла бы поступить в любой художественный институт, где угодно, в любом штате. Но ей не хотелось оставлять мать одну. – Элизабет замолкла, и мы обе посмотрели на окно. Стекло было в пыли и грязных потеках. Что происходит внутри, мы не видели.

– Она там, – сказала Элизабет. – Я точно знаю. Как думаешь, может, она не слышала, как мы стучимся?

Если Кэтрин была в доме, она не могла не слышать, как мы стучались. Дом был невысоким, всего два этажа. Но в глазах Элизабет теплилась надежда, и я не могла сказать ей правду.

– Не знаю, – ответила я, – может быть.

– Кэтрин! – выкрикнула Элизабет. Окно не открылось, и я не видела движения внутри. – Может, она спит?

– Давай просто уйдем, – сказала я и потянула Элизабет за рукав.

– Не уйдем, пока она не поймет, что мы здесь были. Если она увидит нас и не спустится, ее чувства будут мне ясны.