Язык цветов

– Ежевику будешь пробовать? – спросила она и протянула мне зеленую бумажную тарелку. На устланном красной тканью столе холмиками были насыпаны ежевика, малина, бойзеновая ягода и ежевично-малиновые гибриды[9]. Я взяла одну ежевичину и положила в рот. Она была сочной и сладкой, а на пальцах остался красный сок. Я кивнула.

Элизабет высыпала в пакет содержимое шести бумажных тарелок, заплатила и двинулась к следующему прилавку. Я шла за ней по жаркому рынку и тащила пакеты, не уместившиеся в набитую полотняную сумку. У молочного фургона она налила мне кружку молока из запотевшей стеклянной бутылки.

– Все? – спросила я.

– Почти. Пойдем, – сказала она и потащила меня к самому краю площадки.

Не успела она миновать последнего в ряду знакомого торговца абрикосами, как я поняла, куда она идет. Сунув скользкую бутылку под мышку, я подбежала к Элизабет, схватила ее за рукав и потянула назад. Но она лишь ускорила шаг. И не останавливалась, пока не оказалась у прилавка с цветами.

На столе лежали букеты роз. Приглядевшись, я поразилась их безупречности: все лепестки гладкие, плотные, прижатые друг к другу; кончики закручены тугой спиралью. Элизабет стояла неподвижно и тоже разглядывала цветы. Я ткнула пальцем в букет из разных цветов, надеясь, что она выберет его, заплатит и уйдет, не заговорив. Однако не успела она ничего сказать, как мальчик схватил цветы в охапку и бросил в кузов фургона. Глаза у меня стали как плошки. Он отказался продавать цветы Элизабет! Я по смотрела, как она отреагирует, но ее лицо было непроницаемым.

– Грант, – проговорила она. Мальчик не ответил и даже не взглянул на нее. Но она не сдавалась. – Я Элизабет. Твоя тетя. Наверняка же ты знаешь.

Склонившись над кузовом, Грант укрывал цветы брезентом. Он смотрел только на розы, однако его уши навострились, и он поднял подбородок. Вблизи он выглядел старше. Над верхней губой был легкий пушок, а на руках и ногах, которые издалека казались худосочными, виднелись мышцы. На нем была простая белая майка, и, когда он сдвигал лопатки, тонкая ткань натягивалась. Меня это заворожило.

– Собираешься меня игнорировать? – спросила Элизабет. Когда он не ответил, она заговорила другим голосом – каким говорила со мной в первые недели после моего приезда: строгим и терпеливым, но неожиданно срывающимся на ярость. – Тогда хотя бы посмотри на меня! Смотри, когда я с тобой говорю!

Но он ее не послушал.

– К тебе все это не имеет отношения. И так было всегда. Годами я издалека наблюдала, как ты взрослеешь, и больше всего на свете мне хотелось броситься к тебе и взять на руки.

Грант закрепил брезент веревкой; мышцы на руках напряглись. Трудно было представить, что его можно взять на руки, что когда-то он не был таким сильным. Затянув последний узел, Грант обернулся:

– Если вам так этого хотелось, что же вы ничего не сделали? – Его голос был холодным, лишенным эмоций. – Вам бы никто не помешал.

– Неправда, – ответила Элизабет, качая головой. – Ты не понимаешь. – Она говорила тихо, и в ее голосе я уловила низкие вибрации, знакомые мне по общению с предыдущими приемными родителями: они предвещали угрозу. Но она не набросилась на него, как я ожидала. Вместо этого она сказала такую неожиданную вещь, что мы с Грантом оба рассмеялись. – Сегодня Виктория печет ежевичный пирог, – прошептала она. – Приходи в гости.

11

Лицо Гранта, полное отчаяния и разочарования, стояло перед глазами, не давая мне уснуть. Перед рассветом я бросила и пытаться, села за кухонный стол и стала ждать, пока услышу звук мотора. Но вместо этого раздался тихий стук в дверь, заставивший меня вздрогнуть. Когда я открыла, Грант сонно прошел мимо и поднялся по лестнице. Из ванной донесся звук льющейся воды. Я поняла, что сегодня воскресенье, и мне вдруг захотелось вернуться в голубую комнату, к Ренате, к работе и грядущей предпраздничной суете. Слишком долго я жила у Гранта. Но в город он сегодня не поедет. Я села на нижнюю ступеньку и стала думать, как убедить его в выходной проделать путь длиной в три часа.

Я все еще ничего не придумала, когда Грант толкнул меня ногой между лопаток. От неожиданности я сползла со ступеньки на кухонный пол. Кое-как поднялась.

– Вставай, – проговорил он. – Я везу тебя домой.

Эти слова были мне знакомы. Перед глазами пронеслась эта фраза в различных ее вариациях – мне годами приходилось слышать ее снова и снова. «Собирай вещи…», «Алексис больше не хочет делить с тобой комнату…», «Мы слишком пожилые, чтобы возиться с детьми…». Но чаще всего никто ничего не говорил, просто приезжала Мередит; изредка это сопровождалось неловким «очень жаль».

И я ответила Гранту то же, что и всегда:

– Я готова.

Я взяла рюкзак, который заметно потяжелел – теперь в нем лежали камера и несколько десятков пленок. Села в фургон. Грант быстро ехал по все еще темным проселочным дорогам, выезжая на встречную, чтобы обогнать пикапы, нагруженные фруктами и овощами. Свернув на юг на первом повороте, он выехал на мост, а на развязке остановился на обочине. Автобусной остановки вблизи не было. Не шевелясь, я оглядела улицу.