Язык цветов

Однако мой желудок был не согласен с оценкой, выставленной блюду вкусовыми рецепторами. Стоило мне проглотить всего несколько кусков, как я вдруг поняла, что ужин ненадолго задержится во мне. Взбежав по лестнице, я заперлась в ванной, и содержимое желудка выплеснулось в унитаз. Я спустила воду и включила кран и душ, надеясь, что их шум заглушит звуки рвоты.

Грант постучал в дверь, но я не открыла. Он ушел и вернулся через полчаса, но я по-прежнему не открыла на его тихий стук. В ванной было тесно, и растянуться на полу в полный рост не получалось, поэтому я легла на бок, упершись ногами в дверь, а спиной – в стенку керамической ванны. Скользя кончиками пальцев по шестиугольной плитке, я рисовала цветы с шестью лепестками. Я вышла лишь после одиннадцати; в щеку и плечо глубоко впечатался плиточный узор.

Я надеялась, что Грант ушел спать, но он сидел на диване с выключенным светом.

– Переела? – спросил он.

Я покачала головой. Я не знала, что со мной, но от переедания мне не бывало плохо никогда.

– Бифштекс был просто объедение.

Я села рядом, наши колени в одинаковых темно-синих джинсах соприкоснулись.

– А что тогда? – спросил он.

– Заболела, наверное, – ответила я, избегая смотреть ему в глаза. Я не верила, что заболела, и он тоже не верил. В детстве меня тошнило, когда кто-то приближался ко мне слишком близко, прикасался или собирался коснуться. Приемные родители, которые засовывали мои упрямые руки в рукава куртки, учителя, срывающие шапку с моей головы, чьи пальцы застревали в моих спутанных волосах слишком надолго, – все это вызывало в желудке спонтанные конвульсии. Однажды, вскоре после того, как я поселилась у Элизабет, мы обедали в саду. Я, как всегда, переела, не могла пошевелиться и потому позволила ей отнести меня в дом. Но не успела она поставить меня на крыльцо, как меня вывернуло через перила.

Я взглянула на Гранта. Он уже несколько месяцев трогал меня, и, сама того не осознавая, я ждала, когда это случится.

– Я сегодня на диване посплю, – сказала я. – А то заразишься.

– Не заражусь, – ответил он, взял меня за руку и повел наверх. – Пойдем.

Я сделала, как он велел.

18

Я проснулась на рассвете. Встала, огляделась и прислонилась к прохладной стене, прижав к груди подушку и уткнувшись в нее подбородком. Свет лениво проникал в окно, и мягкие лучи падали на комод и открытую дверь шкафа. Во многом комната выглядела так же, как год назад: та же мебель, белое одеяло, стопки вещей, большинство из которых мне были по-прежнему велики. Но при этом меня окружали приметы той новой девочки, которой я стала: стопки библиотечных книг – «Ботаника на вашей тарелке» и «Энциклопедия самодельных удобрений для сада», – наша с Элизабет фотография, которую сделал Карлос, где мы стоим рядом, прижавшись раскрасневшимися на морозе щеками; целая мусорная корзина рисунков, которые я все забраковала, – цветы для Элизабет. Последнее мое утро здесь в качестве приемыша. Я оглядела комнату привычным взглядом – как будто все находящееся здесь мне не принадлежало. Завтра, подумала я. Завтра все будет иначе. Я проснусь, оглянусь по сторонам и увижу комнату – и жизнь, – которая будет моей и никто никогда ее у меня не отнимет.

Тихо шагая по коридору, я прислушалась. Хотя было еще рано, я удивилась, что в доме тишина, а дверь в комнату Элизабет закрыта. Я думала, что ей тоже не спится, как мне. Вчера вечером, лежа без сна в темноте, я волновалась больше, чем во все кануны Рождества, вместе взятые. Наверное, она тоже не спала всю ночь и теперь наверстывает упущенное.

В ванной, за дверью, на крючке висело платье, которое мы вместе купили. Я умылась и причесалась, а потом стащила его с крючка. Без помощи Элизабет одеться было сложно, но я уже решила, что так сделаю. Мне хотелось увидеть ее лицо, когда она выйдет, а я буду сидеть за столом одетая и ждать. Хотелось, чтобы она поняла: я готова. Сидя на краю ванны, я натянула платье задом наперед, застегнула молнию и стала поворачивать его, пока молния не оказалась на спине. Ленты были из плотной ткани и плохо завязывались. После нескольких неудачных попыток я завязала их некрепким двойным узлом на шее и так же – на талии.

Когда я спустилась, часы на плите показывали восемь. Открыв холодильник, я окинула взглядом заставленные полки и выбрала маленький ванильный йогурт. Открыла его, воткнула ложку в слой густых сливок, но голода не почувствовала. Меня вдруг охватила тревога. За весь год, что я знала Элизабет, та никогда не спала так долго. Целый час я просидела на кухне, не отрывая взгляда от часов.

Ровно в девять поднялась по лестнице и постучала в дверь ее комнаты. Узел на шее ослаб, и лиф платья сполз. Я знала, что выгляжу совсем не так шикарно, как в магазине. Когда Элизабет не открыла и не ответила, я повернула ручку. Дверь была открыта. Тихо толкнув ее, я вошла.

Элизабет лежала на кровати с открытыми глазами и смотрела в потолок. Когда я подошла к кровати и встала рядом, она не повернула голову.

– Девять часов, – сказала я.

Элизабет не отвечала.