Язык в действии

Именование вещей

На рисунке ниже изображено восемь объектов. Предположим, что это животные, среди которых четыре больших и четыре маленьких, четыре с круглыми головами и четыре с квадратными головами, и ещё четыре пары со скрученными и прямыми хвостами. Предположим, что эти животные бегают по вашей деревне, но так как вам пока нет до них дела, вы их игнорируете, и никак их не называете.

Однажды вы замечаете, что маленькие животные едят ваше зерно, а большие – не едят. Появляется различие, и абстрагируя общие характеристики животных A, B, C и D, вы решаете назвать их gogo; а животных E, F, G и H вы решаете назвать gigi. Вы прогоняете gogo, и не трогаете gigi. Однако у вашего соседа был другой опыт; он узнал, что животные с квадратными головами кусаются, а животные с круглыми головами не кусаются. Абстрагируя общие характеристики B, D, F и H, он называет их daba, а A, C, E и G он называет dobo. Ещё один сосед обнаружил, что животные со скрученными хвостами убивают змей, а с прямыми хвостами – нет. Он различает их, абстрагируя другой набор общих характеристик: A, B, E и F он называет busa, а C, D, G и H – busana.

Теперь представьте, что вы стоите вместе со своими соседями, когда мимо пробегает E. Вы говорите: «Вот бежит gigi»; ваш первый сосед говорит «Вот бежит dobo»; ваш второй сосед говорит: «Вот бежит busa». Сразу возникает разногласие. Что же это было на самом деле, gigi, dobo или busa? Как его правильно называть? Вы стоите, спорите, и тут приходит четвёртый человек из другой деревни, который называет его muglock, съедобное животное, в отличие от uglock – несъедобного животного – и это совсем не помогает разрешить ситуацию.

Конечно же, вопрос: «Что это на самом деле? Как его правильно называть?» – это бессмысленный вопрос. Под бессмысленным вопросом имеется ввиду вопрос, на который невозможно ответить. Вещи возможно «называть правильно», если существует неотъемлемая связь между символами и символизируемыми вещами, а мы с вами видели, что её не существует. То есть, в свете вашего интереса защитить ваше зерно, вам нужно отличать животное E как gigi; ваш сосед, который не хочет, чтобы его кусали, считает практичным отличать его как dobo; другой сосед, которому хочется видеть, как убивают змей, отличает его как busa. То, как мы называем вещи, и где мы проводим границу между классами вещей, зависит от наших интересов и назначений классификации. Например, животные классифицируются по-разному в мясной, кожевенной и меховой промышленностях, и в биологических исследованиях. Ни одна из этих классификаций – не более конечна, чем какая-либо другая. Каждая из них полезна в своём назначении.

Сюда входит всё, что мы воспринимаем. Стол «является» столом для нас, потому что мы можем понять его отношения к нашему поведению и интересам; мы за ним едим, работаем, кладём на него вещи. Но для человека, живущего в культуре, где столы не используются, это может быть большой табуреткой, небольшой платформой, или бессмысленной структурой. Если бы наша культура и воспитание были другими, наш мир выглядел бы совсем по-другому.

Например, многие из нас не видят разницы между щурёнками, щуками, лососем, корюшкой, окунями, палтусами и скумбриями; мы говорим, что это «просто рыба, а я рыбу не люблю». Однако для ценителя морепродуктов, эти различия реальны, потому что для него они означают разницу между хорошим блюдом, другим хорошим блюдом и не очень хорошим блюдом. Для зоолога важны ещё более тонкие различия, так как у него есть другие более общие цели. Поэтому, когда мы слышим утверждение: «Эта рыба – представитель семейства спаровых, Lagodon rhombides», мы принимаем его как «истинное», даже если нам всё равно, не потому что этому «правильное название», а потому что так она классифицируется в наиболее полной и общей системе классификации, которую разработали люди глубоко заинтересованные в рыбе.

Следовательно, когда мы что-то именуем, мы это классифицируем. Отдельный объект или событие, которое мы именуем, не имеет имени и не принадлежит к какому-либо классу до тех пор, пока мы его туда не отнесём.