Языки Пао

— Я Беран! Я жив! А сейчас ты и я примем «пилюли правды», и любой, кто захочет, задаст нам вопрос и узнает правду. Ты согласен?

Бустамонте колебался. Толпа ревела. Бустамонте повернулся к страже, отрывисто отдавая приказания. Он забыл выключить микрофон, и его слова услышали все три миллиона паонитов.

— Вызовите полицейский отряд. Блокируйте территорию. Он должен быть уничтожен!

Толпа заговорила и затихла, и когда слова Бустамонте достигли их сознания, снова зашумела. Бустамонте сорвал с плеча микрофон, что-то пролаял одному из министров. Тот замялся и, казалось, возразил. Бустамонте направился обратно в свой корабль. За ним гурьбой последовала его свита.

Толпа зароптала и, будто повинуясь единому порыву, хлынула с Певческого Поля. В самом центре, где было больше всего народу, давка была сильнее всего. Началось всеобщее движение. Люди теряли друг друга, зовы и крики вплелись в нарастающий шум. Страх стал словно осязаемым, по полю распространялся едкий запах.

Черный четырехугольник исчез, небо было чистым и ясным. Толпа была беззащитной, в толкотне люди затаптывали друг друга — началась паника.

Появился отряд полиции. Солдаты сновали там и сям, словно акулы — паника превратилась в безумие, крики слились в непрерывный визг. Но по краю толпа все-таки растекалась, рассеиваясь по полю. Полицейский отряд метался в нерешительности, затем покинул поле.

Беран съежился, ушел в себя. Он был мертвенно бледен, в глазах метался ужас.

— Почему мы не смогли этого предвидеть? Мы виновны не менее Бустамонте!

— Не имеет смысла поддаваться эмоциям, — сказал Палафокс.

Беран не отвечал. Он сидел скорчившись, глядя в никуда. Поля южного Мидаманда остались позади. Они пересекли длинный и узкий Змеиный пролив и миновали остров Фреварт с его деревушками цвета белой кости, затем полетели над Великим Южным Морем. Вот уже видны утесы и скалы Сголафа, затем они сделали круг около горы Дрогхэд — и приземлились на пустынном плато.

В комнатах Палафокса они выпили пряной настойки. Палафокс сидел за столом на стуле с высокой спинкой, Беран сидел у окна.

— Ты должен привыкнуть к подобным событиям, — сказал Палафокс. — Пока мы не достигнем цели, их будет еще немало.

— Что проку в достижении цели, если погибнет половина населения Пао?

— Все люди смертны. В сущности, чем тысяча смертей хуже, чем одна? Эмоции умножаются лишь качественно, а не количественно. Мы должны думать прежде всего об успехе, — Палафокс умолк, вслушиваясь в голос, звучавший в его ушных раковинах. Он говорил на языке, неизвестном Берану. Палафокс что-то резко ответил, откинулся на спинку и оглядел Берана.

— Бустамонте блокировал Пон. Мамароны рыщут по всей планете.

Беран спросил удивленно:

— Как он узнал, что я здесь?

Палафокс пожал плечами:

— Тайная полиция Бустамонте действует достаточно эффективно, но сам он совершает поступки, всецело продиктованные собственным упрямством, его тактика никуда не годится. Когда лучшая политика — это компромисс, он идет в атаку.

— Компромисс? На основе чего же?

— Он может заключить со мной новый контракт — в обмен на тебя. Он мог бы таким образом продлить свое царствование.

Беран был поражен до глубины души:

— И вы согласитесь на подобную сделку?

Палафокс в свою очередь удивился — и не меньше Берана:

— Конечно. Как ты мог думать иначе?

— А как же ваши обязательства по отношению ко мне? Они ничего не значат?

— Обязательства хороши только пока они выгодны.

— Это не всегда так, — сказал Беран более уверенно, чем до сих пор. — Человеку, который однажды не сдерживает слова, нет доверия в дальнейшем.

— Доверие? Что это такое? Взаимозависимость насекомых в муравейнике, взаимный паразитизм немощных и слабых!

— Это такая же слабость, — в гневе отвечал Беран, — пробудить доверие в другом, снискать преданность — и ответить предательством.

Палафокс искренне рассмеялся:

— Так или иначе, паонитские понятия «доверие», «преданность», «честность» — все это не из моего лексикона. Мы, Магистры Института Брейкнесса — индивидуалисты, люди-крепости. В наших взаимоотношениях не существует ни эмоциональной взаимозависимости, ни сентиментальности — мы не предлагаем ее и не ждем в ответ. Лучше, если ты это накрепко запомнишь.

Беран не отвечал. Палафокс взглянул на него с любопытством. Беран оцепенел, совершенно поглощенный своими мыслями. Удивительные перемены происходили в нем. Одно мгновение дурноты, головокружения, какой-то внутренний толчок — это, казалось, продолжалось целую вечность — и вот он уже новый Беран, словно змея, сменившая кожу.

Новый Беран медленно обернулся, изучая Палафокса оценивающе-бесстрастно. Сквозь оболочку, по которой нельзя было прочесть возраст, он вдруг увидел невероятно старого человека со всеми сильными и слабыми сторонами, присущими возрасту.

— Очень хорошо, — сказал Беран, — я, в свою очередь, построю дальнейшее общение с вами на тех же принципах.

— Естественно, — отвечал Палафокс все же с легким оттенком раздражения. Затем его глаза вновь затуманились, он склонил голову, вслушиваясь в неслышное Берану сообщение. Он встал, поманил Берана: — Идем. Бустамонте атакует нас.