Языковеды, востоковеды, историки

О Евгении Дмитриевиче Поливанове (1891–1938) я никогда ничего не слышал до университета, зато уже в первом семестре впервые услышал о нем дважды в один день. Наш профессор Петр Саввич Кузнецов, рассказывая об устройстве голосового аппарата, упомянул, что нормально люди разговаривают во время выдоха, но можно говорить и на вдохе, хотя это неестественно. Он показал нам это на собственном примере (действительно оказалось очень странно), а потом добавил: «А вот был очень крупный лингвист Поливанов, он был репрессирован, он говорил о том, что в детстве в Швейцарии наблюдал ряженых, которые говорили на вдохе, чтобы их не узнали». Сразу запомнились и фамилия (мы уже были знакомы с учившейся курсом старше Аней Поливановой, как позже оказалось, действительно дальней родственницей Евгения Дмитриевича), и то, что он был репрессирован. И в тот же день преподаватель японского языка рассказал нам про японскую грамматику Плетнера и Поливанова. Кто-то из студенток даже переспросил фамилию. Неужели тот же самый? Поначалу мы все время ощущали, что наше лингвистическое образование и курс японского языка совсем не соприкасаются друг с другом, но вот, оказывается, был человек, занимавшийся тем и другим. Сразу личность привлекла внимание.

С тех пор я многое узнал о Евгении Дмитриевиче, читал немало его работ, писал о нем не раз. И в галерее отечественных лингвистов советского времени никак нельзя пройти мимо него. Фигура была яркая и необычная, еще при жизни окруженная легендами, нередко распространявшимися им самим (он был выдающийся мистификатор, из ученых, которыми я занимался, с ним здесь может сравниться лишь М. М. Бахтин). Многие легенды и байки вошли в книгу В. Г. Ларцева «Евгений Дмитриевич Поливанов. Страницы жизни и деятельности», изданную в 1988 г. Рассказывали, что Поливанов умел гипнотизировать. Рассказывали, что Поливанов, не имея кисти левой руки, поднимался на лекции к студентам на второй этаж по водосточной трубе. Рассказывали, что когда Поливанову отказали в авансе за еще не написанную работу, он сел на стул в коридоре издательства и за несколько часов написал весь текст. Рассказывали, что Поливанов с листа, без подготовки переводил Гёте с немецкого на узбекский язык. Где тут правда, где выдумка, разобраться трудно. На недавнем Поливановском коллоквиуме в Париже один из докладов был посвящен Поливанову как литературному персонажу: хорошо его знавший писатель В. А. Каверин сделал ученого при жизни героем двух произведений.

За яркой личностью нередко теряется научное содержание. Но у Поливанова и лингвистическое наследие, даже притом, что дошло не полностью, впечатляет. Работы по японскому, китайскому, корейскому, тюркским, иранским, индоевропейским и многим другим языкам, по фонетике, грамматике, диалектологии, компаративистике, социолингвистике и многому другому. На следствии он запишет в анкете, что владеет шестнадцатью языками. Многие его идеи продолжают обсуждать.

Жизнь ученого оказалась короткой, но богатой событиями. Он постоянно странствовал, обстоятельства его бурной жизни гнали его из одного города в другой; как метеор, он залетал в разные места, накалял обстановку, оставлял о себе память и улетал дальше. Побывал он, помимо Петрограда и Москвы, и в Японии, и на Дальнем Востоке, и почти во всей Средней Азии, не раз по дороге теряя рукописи и имущество. Оказывался он то в академической среде, то среди высоких руководителей государства, то в притонах и курильнях опиума. То он вершил судьбами государств, то, по выражению В. А. Каверина, «годами бродил по стране, как дервиш». Одни боготворили его, другие относили к «отбросам общества», но все отдавали должное его научным талантам. И никого он не оставлял равнодушным.

Родился будущий ученый 28 февраля (12 марта) 1891 г. в Смоленске в родовитой, но небогатой дворянской семье. Отец служил на железной дороге, мать печатала в журналах статьи и переводы. Настроения в семье были либеральными и умеренно-оппозиционными, как положено было тогда среди интеллигенции. Потом семья жила в Риге, где Евгений в 1908 г. окончил Александровскую гимназию. В том же году в том же городе окончил гимназию и его ровесник Николай Конрад, тоже в скором будущем японист, герой очерка «Трудное плавание по течению». Однако, по свидетельству Конрада, они встретились лишь в Практической восточной академии.