Языковеды, востоковеды, историки

Но весной 1921 г. профессор Поливанов навсегда покинул Петроград. Сначала он переехал в Москву, получив новое назначение: заместитель заведующего Дальневосточным отделом Коминтерна. В Москве он также преподавал в Коммунистическом университете трудящихся Востока (КУТВ). Но уже через несколько месяцев новый поворот судьбы: он по заданию Коминтерна надолго уезжает в Среднюю Азию. Долгую там задержку он впоследствии объяснял «болезнью жены», поехавшей вместе с ним, что явно выглядело неубедительно. И лишь недавно стало известно, что его послали в Синьцзян с заданием организовать там революцию. Но не получилось. С тех пор его административная карьера пошла вниз. Впрочем, в Ташкенте, где Поливанов задержался до 1926 г., он поначалу еще занимал ряд постов, в том числе был руководителем Узбекского Главлита, то есть цензуры. Сейчас у многих интеллигентов само слово «Главлит» вызывает аллергию. Но из песни слова не выкинешь, как и не уберешь из биографии Н. Ф. Яковлева то, что он именем революции закрыл старейшую «профессорскую», как ее называли, газету «Русские ведомости». Эти люди служили делу, в справедливости которого не сомневались и которому были беззаветно преданы.

Но постепенно Поливанов был отставлен от всякой административной деятельности, оставшись лишь «красным профессором» в Среднеазиатском государственном университете, основанном после революции в Ташкенте. Поливанов стал одним из его создателей. А в 1926 г., незадолго до отъезда (как потом выяснится, не окончательного) из Узбекистана, он перестал быть членом партии со странной, не предусмотренной ее уставом формулировкой: «Выбыл с правом восстановления». Причиной была не какая-то «идейная незрелость» или фракционная борьба, а наркомания. Как раз об этом периоде его деятельности имеются свидетельства. В письме ведущего ташкентского арабиста А. Э. Шмидта академику А. Н. Самойловичу от 10 декабря 1922 г. упомянуто о «психическом заболевании Поливанова», видимо, связанном с наркоманией. А академик В. В. Бартольд, побывавший в Ташкенте в 1925 г., писал 22 июня этого года тому же Самойловичу:

«В университете успехам научной туркологии по-прежнему больше всего содействуют работы Поливанова, но неизвестно, надолго ли его хватит; и физически, и нравственно он все больше опускается». Академик ошибся в прогнозе: пожалуй, самый научно насыщенный в жизни Поливанова московский период деятельности еще был впереди.

Но и в ташкентские годы Поливанов много сделал для науки, число его публикаций в это время велико. Попав в Узбекистан, он, не оставляя японистики и китаистики, активно начинает заниматься тюркологией, особенно изучением узбекских диалектов, многое, но далеко не все удалось напечатать. По мнению ведущего сейчас московского тюрколога А. В. Дыбо, его работы по узбекским диалектам намного превосходят все, что было сделано в этой области и до, и после него. Кроме того, 20-е гг. по всей стране были периодом активной работы по языковому строительству, включая создание или реформу письменностей народов СССР (подробнее см. очерк «Дважды умерший»). Поливанов стал активнейшим участником этой деятельности, он выступает на съездах и конференциях, создает первый проект узбекской письменности на латинской основе, издает в Москве брошюру «Проблема латинского шрифта в турецких письменностях» (турецкими языками тогда часто называли тюркские). Он указывал, что новые алфавиты необходимо создавать на латинской основе. Дело не в каких-то особых свойствах: как указывал Поливанов, латинский алфавит сам по себе не лучше и не хуже кириллицы. Но «эпоха – недоброй памяти – русского колонизаторства оставила такую ненависть в турецких народах (сужу по туркестанским) к русификации и ее орудию – миссионерским русским транскрипциям, что само напоминание о русском шрифте болезненно, как тревожащее недавние раны от национального гнета; и потому попытки отстаивать (для каких-либо теоретических соображений) возможность пользоваться русской транскрипцией отнюдь нельзя рекомендовать». Такой взгляд преобладал в стране до второй половины 30-х гг.

В 1926 г. Поливанов уезжает из Ташкента и оказывается на несколько месяцев во Владивостоке, где читает лекции в Дальневосточном университете; есть также сведения о том, что он с каким-то заданием ездил в это время в Китай и Японию. Из Владивостока он в том же году переезжает в Москву. Политическая его деятельность уже окончена, но московский период становится пиком его научной деятельности. К сожалению, он продолжался лишь три года.