Ибн Баттута

О буддистах Ибн Баттута отзывался крайне неодобрительно. Чего хорошего можно было ожидать от людей, поклонявшихся идолам и сжигавшим покойников?! Но особенно отвратительной магрибинцу казалась привычка буддистов есть свинину и собачье мясо, которое открыто продавалось на рынках. Как и всюду, куда его заносила судьба, Ибн Баттута тянулся к единоверцам, и, надо сказать, в Китае он их повстречал великое множество. Мусульманская община существовала там с VII века и, если верить утверждениям сегодняшних китайских мусульман, возникла чуть ли не при жизни пророка Мухаммеда, снарядившего в 628 году в Гуанчжоу своего дядю и ближайшего сподвижника Ваххаба ибн Аби Кабшаха. Согласно легенде дядюшка пророка добрался до тогдашней столицы Китая города Чанъаня, где истребовал разрешение на закладку первой мечети в Гуанчжоу.

С середины XIII века между Арабским халифатом и Срединной империей установились дружественные отношения, что открыло возможности для массового проникновения мусульманских миссионеров в Китай. Росту мусульманской общины способствовала и оживленная торговля, привлекавшая в Китай предприимчивых ближневосточных купцов.

Средневековый арабский хронист Макризи сообщает, что в первой половине XIV века в Каире побывали послы монгольского императора Китая Шуньди, который просил направить к нему проповедников и богословские книги по исламу и якобы даже дал согласие «стать мусульманином». Первое весьма возможно, так как известно, что монгольские императоры действительно тяготели к монотеистическим доктринам и даже обращались к римскому папе с просьбами содействовать распространению христианства в Китае. «Богоискательство» такого рода было вообще свойственно степным нуворишам. А вот сообщение о принятии Шуньди, или, по-монгольски, Токалмут-ханом, ислама не подтверждается никакими источниками. Более того, все, что известно о личности Шуньди, говорит отнюдь не в пользу такой гипотезы. Последний потомок Чингисхана был слабовольным и туповатым человеком и государственным делам предпочитал общество куртизанок, лодочные прогулки по озеру и механические игрушки, которым он радовался как малолетнее дитя. Едва ли не единственным осмысленным мероприятием, к которому он приложил руку, было фантастическое взвинчивание налогов, а после случившегося в 1334 году свирепого голода, унесшего 13 миллионов жизней, император распорядился резко увеличить выпуск бумажных денег, усугубив экономические неурядицы полным финансовым крахом.

Всего этого Ибн Баттута не понимал, да и не мог понять. В отличие от Индии Китай так и остался для него чужой, хоть и весьма любопытной страной, о которой он, несмотря на природную наблюдательность, в конечном счете узнал так мало, что некоторые исследователи стали сомневаться, был ли он действительно в Китае.

Думается, что эти сомнения необоснованны. Большая часть того, что Ибн Баттута рассказал о Китае, не имеет аналогов в более ранних арабских источниках, а обилие живых деталей, имен, конкретных жизненных ситуаций свидетельствует о том, что все это взято, как говорится, «с глазу», а не из рассказов случайных людей, которые вряд ли могли быть переданы столь образно и достоверно.

Побережье Китая выходило на океан, который Ибн Баттута за двести с лишним лет до Магеллана назвал в своих воспоминаниях «тихим». Океанские просторы были бесконечны, и, стоя у причалов зейтунского порта, Ибн Баттута сообразно представлениям своей эпохи был уверен, что находится на краю земли.

Дальше идти было некуда.

Пришло время подумать о возвращении на родину.

Глава шестая

«Когда приезжаешь из странствий, привези родным хотя бы камешек», — говорят арабы.

Возвращаясь в Марокко дождливой осенью 1349 года, Ибн Баттута знал, что двух самых близких ему людей уже нет на свете. Еще в Дамаске, где он останавливался незадолго до мора, унесшего тысячи и тысячи жизней, знакомый танжерский шейх сообщил ему, что отец умер пятнадцать лет назад. Весть о кончине матери застигла его в Тазе, когда до родного дома оставалось несколько дней пути.

Заезжать в Танжер расхотелось. Там, правда, оставалась по отцовой и материнской линии многочисленная родня, что в его отсутствие наверняка расширилась, приросла детьми и внуками; рано или поздно предстоит наведаться и к ним, хотя ждут они не столько его самого, сколько дорогих заморских подарков. Но все это можно было отложить на потом, а вот в Фес, блистательную меринидскую столицу, ноги несли сами.