Ибн Сина Авиценна

Смотрит Ибн Сина из окна на Демавенд. Там Рей. И дальше, по прямой, На северо-восток — Бухара. Очень далеко… Но я до Демавенда далеко, а кажется, он рядом. Ночью Ибн Сина переодевается в одежду суфия и ходил лечить тяжело больных. Возвращаясь, идет мимо древнего парфянского каменного льва, что 900 лет грозно стоял у ворот, а сейчас лежит, поверженный, в песке.

Был ли ты раньше времени…
Или время было раньше тебя? —

сказал о нем один поэт. Проходит Ибн Сина и мимо мавзолея Эсфири, жены Артаксеркса, правившего великой Ахеменидской державой в V веке до и, э, В Греции жил тогда Сократ. Ибн Сина хотел быть похороненным около этого мавзолея, если уж не суждено ему будет убежать из Хамадана.

Мусульмане глубоко чтят могилу Эсфири. Аман, любимец Артаксеркса, решил погубить евреев, живущих в Иране со времен Саргона И, который переселил их сюда, еще в VI в. до н. э. Причина этого замысла — Мардохай, который возвысился выше Амана любовью и вниманием царя. А когда-то Мардохай спас Аману жизнь… Эсфирь узнала о готовящейся назавтра резне ее народа, но никто под страхом смерти не смел без вызова являться к царю, — даже она — его любимая жена! Времени мало. И решилась Эсфирь. Подошла к дверям. Взмолилась: «Господи! Ты знаешь, я не льстилась на великолепие царского дворца. По любви стала женой Артаксеркса». И, оттолкнув стражников, вошла… Царь не прогневался, выслушал. Поверил. Повесил Амана… Так она спасла народ.

«Как не поклониться благородству! — подумал Ибн Сина. — Его так мало в мире… Эсфирь, может, защитит и меня, хотя бы после моей смерти. Глядишь, уважая ее, не выкинут меня из могилы… Ах, если бы выпало мне счастье быть похороненным в Бухаре! Но об этом и мечтать не приходится».

Вместе со слезами встали в душе стихи.

Былое жилище, ты стерто превратностью жизни,
Затоптано в прах… —

Один Ибн Сина под звездами… В чужой одежде, без дома, свободы, будущего… Заплакал, вспомнив сирые могилы отца и матери.

… Кого предавать укоризне
За все, что случилось? Иль, может, надгробие это
Над прахом моим?

Вспомнилась любимая — Сауд, с которой так и не суждено было прожить жизнь.

Не ты ли, исчезнув, со временем тайною стала?
И прошлое мне эту тайну раскрыть завещало.
Наследую камни разрушенных я водостоков,
Немало по ним дождевых пожурчало потоков.
И камень очажный в ложбинке, что словно украдкой,
Меж холмиков черных прижался к земле куропаткой.
На нем от огня виден след мне действительно вечный,
Такой же в груди остается от муки сердечной
Былое жилище, ты помнишь, как тучи косматы
Клубились над кровлей и слышались грома раскаты,
Как стрелами небо пронзали веселые грозы,
Пора над тобою пролить им кровавые слезы.
Оплакать всех тех, кого помнят развалины эти,
Безумно любивших и добрыми слывших на свете… [216]

Он замер, чтобы не спугнуть видение: пришли «безумно любившие, добрыми слывшие в свете» — отец и мать. Склонив перед ними голову, Ибн Сина говорит:

— Мне 43 года. Я только что вышел из тюрьмы. Из достойного на славу вашу создал «Канон», три трактата о Путешествии. Начал писать трактат-завещание для брата, вашего сына, да не закончил. Замахнулся на громадину — «Книгу исцеления». Хочу «включить в нее все плоды наук древних, которые я проверил». Не знаю, окончу ли этот труд? Написал еще в тюрьме про «Куландж». Если я действительно настоящий врач, то должен прозреть ту брешь, через которую уйдет моя жизнь…

Ибн Сина закончит «Книгу исцеления». Эту гигантскую энциклопедию. Некоторые современные ученые говорят: «Книга исцеления» не оригинальный труд, комментарии к Аристотелю.

Вот картина Рембрандта «Ночной дозор». Сколько в фигур, лиц, улыбок, глаз. Какая полифония движений, порывов! Какой разворот рук! И тайна — девочка из золотых искорок с лицом измученной женщины и петухом и руках, и гримаса ужаса в глазах. «Мне кажется, тебе надо изменить цвет пояса вот у этого воина, что в середине», — говорит Рембрандту его друг-художник.

И слышит ответ Гения: «Тогда мне придется переписать всю картину!»