Ибн Сина Авиценна

И жителям Багдада пришлось повесить на грудь сигнальные трубы и по очереди дежурить на ночных улицах. Разбойники же все равно были неуловимы и даже украли среди бела дня серебряного льва с лодки султана светского соправителя халифа! А пол власти у халифа украли в 945 году отточенные храбростью мечи бундов, горных прикаспийских племен. Вон откуда увидели они упавший багдадский купол! А когда отцу Ибн Сины исполнилось три годи, правитель мизерного городка по имени Сиджилмасы и вовсе присвоил себе титул самого халифа — «Повелитель правоверных!» Полновластными хозяевами Багдада сделались разбойники и страх.

Да, арабы завоевали больше, чем могли удержать. За семь дней с одною мукой в суме они покрыли в 637 году тысячу километров пустыни (!) и взяли Вавилон. А потом Ктесифон, столицу Персии, где увидели серебряного верблюда в натуральную величину с золотым всадником, золотого коня с глазами из рубинов и самый большой в мире ковер с райским садом, ручьями и плодами на деревьях, — честно поделенный воинами между собой. Захватили арабы и Карфаген, Кипр — лазурную родину Афродиты, Египет, Междуречье… Одновременно достигли Китая и Италии, Бились с хазарами за Волгу (Итиль), с тюрками — за Среднюю Азию, с грузинами — за Кавказ, а в 717 году вкруговую осадили Константинополь, столицу Византии. Но не взяли его, как не взяли и Франции. Отбились от них и тюрки, Китай на реке Талас в 751 году. Хазары не пустили к славянам. Грузия не дала с тыла зайти в Византию. И все же это была империя большая, чем империя Александра Македонского.

Но не только серебряных верблюдов и золотых коней привезли арабы домой. Привезли и молчаливых друзей — книги. И еще ощущение разрушенности границ. И усталость… Устали воевать. Вот тут-то и начали откладываться окраины… Но несмотря на это, наступила золотая пора халифата. Пусть падает купол и увозят камень Каабы, пусть мелкие Сиджилмасы присваивают себе титул «Повелителя правоверных», — культура расцветает на развалинах. И была в ту пору эта культура — диалогом цивилизаций. (Время на уровне прадеда Ибн Сины.)

Но вернемся к судебному процессу над Али, в Бухару 1920 года.

— Отец Ибн Сины был еретик, исмаилит, — говорит на площади Регистан народу Бурханиддин-махдум. — Он состоял и общество «Братьев чистоты». И сына накормил медом этого проклятого улья! Пчелы его, мутазилиты, собирали нектар в Греции, Сирии, Византии, то есть с чужеродных исламу культур. Их мед — это сбитые воедино различные философские, научные и религиозные) традиции, не чем и зарождалось затем философское свободомыслие мусульман, да простит нас за него всевышний! Пчелы же другого улья, правоверные богословы, собирали нектар только с чистых земель Мекки и Медины. Их мед — благородное толкование Корана, — калам [11].

— Но мутазилиты ведь находились под защитой государства! — вдруг перебил судью чей-то голос из толпы. — Зачем ж о вы так пренебрежительно говорите о них?

— Некоторое время — да, — ответил Бурханиддин, — при халифе Мамуне, сыне Харуна. Пока не разобрались, какое чудовище прячется за маской скромности!

— Мутазилиты раздвинули горизонт мысли мусульман! — снова возразил голос. — Перевели на арабский огромное количество греческих и других драгоценных книг!

— Благодаря чему на столе у Ибн Сины, в Бухаре, был весь мир, хотите вы сказать? Да не будь этих еретических книг, может, стал бы он правоверным мусульманином!

— Мутазилиты хотели философски осмыслить ислам, — поправил судью голос.

— Невинные овечки! Под прикрытием религии дали зародыш философии! Тьфу!

— А что оставалось делать? — спокойно парировал голос. — Религия — царь. Начинающаяся же философия — нищий. У неё даже не было своего языка, своих по-философски поставленных вопросов! Как же царя заставить слушать себя?

— Разговор серьезный, — ласково произнес Бурханиддин-махдум. — Мы должны быть уверены в авторитете нам возражающего.

Из толпы вышел слепой старик — известный в городе переписчик книг Муса-ходжа. «Видно, жизнь здорово морочила ему голову, — подумал Бурханиддин-махдум, — раз он решил перед смертью поморочить голову другим».

— Что же вы замолчали, уважаемый? — спросил Бурханиддин, усаживая старика на ковер. — У нас справедливый суд, каждый может сказать свое слово о защиту…! Так я не понял, кого вы вышли защищать?!

— Отца Ибн Сины, Ведь дело мутазилитов продолжило затем общество Братьев чистоты, на чьих трактатах и воспитывался Абдуллах.

— Неужели вы собираетесь защищать мутазилитов, этих еретиков?! — искренне удивился Бурханиддин-махдум. — Не боитесь гнева всевышнего?

— Боюсь его равнодушия.

В толпе восторженно загудели.

— Пусть он говорит! — раздались голоса.

— Не мешайте ему!

— Про мутазилитов пусть скажет!

— Я скажу, — улыбнулся старик. — Слушайте! Всякая философия, действительно, встает на ноги в доме религии…