Ибн Сина Авиценна

У Бурханиддина перехватило дыхание. Разглядеть бы, кто это говорит! Эмир слушал неожиданную перепалку, склонив лицо к рукам, и тихо улыбался. «Не вечный ли дли них Ибн Сина Махди? — думал он. — Патрон Бухары, ее светлая надежда? Не дал ли он народу закон как жить, чтобы мир «наполнился справедливостью»? Не ждут ли они второго его пришествия?!»

Эмир осторожно оглянулся, взглянул в лица окружавших его людей. «Ждут! Еще как ждут!.. Пусть не одевают белых одежд, не стоят в задумчивости по берегам рек в ожидании Махди, должного прийти к ним по воде, как ждут Махди в Иране, но все равно ждут. Может, даже с самодельными самострелами ждут! Но я сделаю так, что вы возненавидите Ибн Сину! Я выверну все его нутро наизнанку и кину в ваши души. И вы в сто лет не отмоетесь от этого пьяницы, бабника и еретика!»

— А какие же это такие философы утверждали, что мир вечен? — придя в себя, стал спрашивать Бурханиддин-махдум, оттягивая время, чтобы разглядеть бунтаря. Муллы поняли его замысел и дружно закрутили головами во все стороны.

— Какие философы? — насмешливо переспросил голос. — А известно какие:

Аристотель!

Кинди!

Фараби!!!

— Да, мир широк, — встал и начал говорить эмир.

Все смолкли, будто разом опустела площадь. — и есть в нем всякое дыхание. И науки могут прославить Коран, как сделал это, например, Газзали. А вот Хусайн Ибн Сина, — эмир выразительно посмотрел на крестьянина, — сжег в том далеком огне самого пророка, потому что не вынес из библиотеки ни одной книга. Значит, сжег и Коран. Уж Коран-то был у Нуха в библиотеке? Хоть одни Коран!..

— Ибн Сина сжег Коран! — закричали поставленные в толпе муллы.

— Он сжег Коран! Священную книгу бога!

Огромный огненный вал внезапно вырос перед Али.

В нем плакали и умирали звери и птицы, погибели трава, рассыпаясь в черную пыль. Ветер взвивал эту пыль, и она еще раз умирала в упругом, гудящем, ослепительном огне. Пятясь от огня, Али упал и стал ввинчиваться в землю. Это последнее, что он помнил. Камень — маленький, плоский, с острыми краями, ударил ему в висок.

— Я в детстве с мира урожай собрал… — пронеслись и его голове непонятно откуда взявшиеся слова. — И Вечность поклонилась мне, как Смерть.

Огонь накрыл его алой шелковой ладонью, огромной, как небо. А потом эту ладонь стерла ночь.

III Молния дружбы, опалившая век…

Русские, английские и австрийские офицеры обучали раньше стрельбе вновь пригнанных бухарских крестьян только но субботам — в степи, за Самаркандскими воротами, на Солдатском плацу. Теперь стали обучать каждый день. 25-го апреля поляки — главное оружие Антанты — перешли в наступление по всей Советской Украине. Вот вот возьмут Киев. «Но у Красных есть Первая конная армия, — думает эмир, — 25-я дивизия Чапаева, Кавалерийская бригада Котовского. Неужели с Польшей все рухнет?»

Вчера рядом с эмиром сидел на приеме русский генерал, который лет десять тому назад противился его воз ведению на престол, сказав Николаю И: «Этот Алим-хан едва ли выразит покорность России». Сегодня генерал выражает покорность Алим-хану.

— Напрасно вы тратите время на суд над каким-то Ибн Синой, — сказал генерал эмиру. — И это вместо того, чтобы заниматься свержением Советской власти в Средней Азии!

Алим-хан, чуть улыбнувшись, сказал:

— Был пруд, а в нем жили три рыбы, однодумная, стодумная, тысячедумная… Пришёл рыбак, бросил невод. Поймал тысячедумную, стодумную, но не однодомную…

Сразу же после приема эмир попросил доложить все сведения о слепом старике Муса-ходжа — защитнике Али. Оказалось, старик из рода джунгарских ходжей! А что может быть лучше этой рекомендации в благородство крови и духа? Однако старик странный… Не он ли вчера петушится за Ибн Сину, пытаясь отнести от него обвинение в сожжении библиотек Самани?

С. Айни в книге «Бухара» посвятил Муса-ходже целую главу. Правда, рассказ в ней ведется от 1895 года, то есть за 25 лет до описываемых событий. Муса-ходже тогда было сорок. «По пятницам приходил в дом судьи Даниель-ходжи, где служил мой брат, Муса-ходжа, слепой от рождения, — пишет С. Айни. — Одет он был бедно, но опрятно. Чалма сияла белизной, правда, повязывай он ее не по правилам мулл — пышно, с нарочитой небрежностью, а туго, и она казалась маленькой…

Один из мулл спросил у слепца:

— Что сказал Ибн Сина по вопросу естественных наук?

Слепец прочел наизусть по-таджикски отрывки из «Даниш-намэ» Ибн Сины, относящиеся к вопросу. Затем по-арабски подкрепил сказанное примерами из арабских сочинений этого учёного и вслед за этим все выдержки перевел на таджикский язык.

После этого один из мулл процитировал несколько арабских фраз из «Книги исцеления» Ибн Сины (чувствовалось, что он заучил их намеренно для этого вечера). Мулла попросил слепца перевести и объяснить эти франк!. Когда мулла закончил, слепец сказал:

— Вы, брат, неправильно читали. Слова Ибн Сины исказили, по нескольку слое из фраз выбросили, Из-за этого слова великого ученого утратили смысл.

Мулла таи смутился, что, вспыхнув, покраснел. Слепец вдруг сказал:

— Ну вот, покраснели!