Ибо не ведают, что творят

Ощущения успеха не было даже близко. Во-первых, рассказы все равно безжалостно редактировались. Во-вторых, самые лучшие – «Непонятное», «Дебют», «Ему было доступно все» и другие – из журналов и газет возвращали, как и прежде. Никто не собирался печатать роман «Обязательно завтра», повести «Высшая мера», «Зажечь свечу», «Путешествие» (целиком). Постоянно ощущался жесткий непроходимый барьер. Меня по-прежнему принимали не за того, кем я на самом деле был. Литературные начальники и «раскрученные» снисходительно похлопывали по плечу и сочувственно улыбались, радуясь, что я как будто бы все больше переключаюсь на «бабочек и букашек» и, слава Богу, не лезу больше со своими «Переполохами» и «документальными повестями».

Это удивительно, однако в 77-м, через 9 лет после того, как был зарублен «Переполох» в «Новом мире» (хотя и через 3 после выхода сборника «Листья»), ко мне прибыл с визитом молодой режиссер с Киевской киностудии им. Довженко. Он прочитал мой «Переполох» в «Листьях» и убедительно просил, чтобы я написал киносценарий, фильм по которому он будет снимать. Почему же не написать? Я согласился, и был приглашен в Киев, где со мной заключили договор и даже выплатили аванс. Сценарий я написал. Но вскоре выяснилось, что взрослые дяди и тети из сценарной коллегии – точно так же, как А.И.Кондратович когда-то, – прочитали мою повесть вовсе не так, как она написана. В очередной раз в своей жизни я был потрясен, когда прочитал в отрицательном заключении на свой сценарий следующее:

«В декабре 1977 года писатель Ю.С.Аракчеев обратился на студию с заявкой на сценарий художественного фильма по мотивам своей повести «Переполох». Повесть рассказывала о судьбе инструктора райкома партии Нефедова – человека скромного, честного и принципиального. Войдя в состав комиссии, проверявшей работу треста по озеленению, столкнувшись с очковтирательством, приписками и показухой, в атмосфере протекционизма и попустительства проявил высокие моральные качества партийного работника и коммуниста, опираясь на поддержку и помощь других членов комиссии, сумел вскрыть недостатки в хозяйственных делах треста, установить их причины…

Ныне рассмотренный вариант сценария по содержанию резко отличается от своего первоисточника – повести «Переполох»… Изменилась художественная трактовка образа Нефедова, он пассивен, нечеток в своих поступках и действиях…

…Предлагаем Вам доработать сценарий, приблизив его к повести «Переполох», художественно ярче и полнее показав образ партийного работника Нефедова, чей ТВЕРДЫЙ ХАРАКТЕР, ВЫСОКИЕ КАЧЕСТВА ЧЕЛОВЕКА И КОММУНИСТА ПРОЯВЛЯЮТСЯ В СЛОЖНЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ БОРЬБЫ ЗА УСТРАНЕНИЕ СЕРЬЕЗНЫХ НЕДОСТАТКОВ, КОТОРЫЕ ВСЕ ЕЩЕ ИМЕЮТСЯ В РАБОТЕ ОТДЕЛЬНЫХ ПРЕДПРИЯТИЙ И ТОРМОЗЯТ НАШЕ РАЗВИТИЕ» (Выделено мною).

Ну что с ними делать, со взрослыми людьми, которые НЕ УМЕЮТ ЧИТАТЬ (или упорно ДЕЛАЮТ ВИД, что не умеют)? И, изображая хорошую мину при плохой игре, пытаются убедить меня в том, что я написал не то, что написал, а совсем другое… Никак, ну никак не могли понять взрослые дяди и тети, что главная мысль моей повести не в том, что все мы должны беззаветно следовать установкам больших и малых партийных начальников и вождей. А в том – наоборот! – что людям следует все же говорить правду прежде всего, а в поступках своих соответствовать своей собственной совести. То есть быть не механизмами с заложенной в них «Программой КПСС», а – живыми людьми. Ну никак не могли они такую простейшую мысль осознать, никак… Система наша стала лживой сверху донизу, в том-то и дело. И в моей повести показано, как все к этому привыкли. И только самый как будто бы слабый из них, находит в себе силы сказать правду. Отчего и начался переполох, главным образом среди начальства. Поняв, что убеждать «членов сценарной коллегии» бесполезно, я ответил письмом, где заявил, что они совершенно исказили смысл моей повести, а потому честнее будет расторгнуть наш договор…

Похожая история произошла и на киностудии «Мосфильм», где, правда, честно сказали, что «Переполох» мой им очень нравится, но сценарий надо бы написать «не так остро»… С чем я тоже не согласился.

Я продолжал сочинять «Пациенты», а параллельно и «Постижение», считая, что все еще, конечно же, у меня впереди. «Постижение» я опасался показывать даже родственникам – только двоим-троим из самых близких друзей, – эта вещь, как я был уверен, настолько «подрывала основы», что санкции могли быть самыми крутыми. Конечно, «основы» она подрывала не настоящие, а – ложные, на которых, тем не менее, полностью зиждилось благополучие «специалистов» и лукавых властей.