ИЧЖ— 9 (СИ)

Я на мгновение оторвался от контроля окружающего пространства и наблюдения за Дуриным. Зомби катил ко входу в Чертоги огромную шестеренку серебристого металла. Истертые до блеска зубья, трудолюбиво заполированные царапины, пара тонн веса. Невдалеке вхолостую крутился осиротевший вал. Мародерка для гнома — это святое.

В зеркальную пленку прикрывающего нас стелс-поля монотонно долбится пыхтящий паровым котлом антуражный робот-ремонтник. Скупо смазанные сочлинения двигаются рывками, в затылке торчит разлохмаченный край пластиковой перфокарты, один из манипуляторов бережно прижимает к груди крохотную масленку.

Мир Музыкальной Шкатулки, в котором мы укрылись от настырного преследования, полностью состоял из древних механизмов.

Звенящие от напряжения пружины.

Маятники, размером с гору.

Блестящие валы, величественно вращались а самых неожиданных местах и так и норовили затянуть между шкивами.

Шестерни, всех возможных форм и размеров. От крохотных, словно муравьи, до гигантских, с Луну размером, гоняющих по ржавым рельсам небосвода холодный плазмоид местного, ультрафиолетового солнца.

Все это крутилось, сжималось, опускалось и натужно скрипело. Вся ветвь Древа мелко вибрировала, а от заунывной мелодии небесных сфер сводило зубы даже у богов. Гигантская музыкальная шкатулка безостановочно крутила нудную колыбельную, валящую с ног большинство биологических видов. Коматозу могли сопротивлятся только механоиды, плотно заселившие ближайшие тысячи миров.

Последний дар Творца вложил в мои мозги полную карту Древа. Что знатно облегчило нам путь, повысило шансы на выживание и, если кто прознает, — добавит нулей в стоимость контракта на мою голову.

Кстати о ценах…

Подбросив десяток тысяч совушек в Пелену, прикрывающую нас от внимания местного технобога, я повернулся к Элкилу.

— Ну, философы утверждают что жизнь бесценна. Но… — вспомнив о довольно обширном личном кладбище, я поморщился и пожал плечами. — может оно и так, но жизнь штука специфичная. Бывает так раскорячит — что других вариантов просто не останется. Да и по многим «разумным» пуля давно плачет…

Элкил удовлетворенно кивнул:

— Оставь за гранью достойных смерти. Возьми обычных верующих. Вот если убив одного — можно спасти миллионы, это добро?

Я подумал о мальчугане по имени Адольф, любившим петь тонким голосом, рисовать храмы и так мечтавший стать аббатом. Если бы у меня была машина времени, то смог бы я приставить ствол пистолета между его наполненных слезами глаз и нажать на спусковой крючок? Банг! И розовые комки вылетят наружу вместе с затылочной крышкой черепа. Бррр…

В душе шевельнулся неприятный комок. Но ответ все же был. Дайте мне десяток минут на воспоминания о войне и я смогу убедить себя в правоте поступка.

Хотя Элки говорил об обычных людях. Вот засранец… Но в любом случае ответ статистически очевиден.

— Одного на миллион? Скорее — неизбежное зло.

— Но спасение миллиона это ведь добро?

— Ну… да. Если с этой стороны смотреть, то безусловно.

— Хорошо, — удовлетворенно хмыкнул бог и ласково потрепал за ухом устроившегося на его коленях Сынка. За последние дни кошак заметно заматерел, набрал духовной силы и невесть как прокачал два десятка уровней. — А если нужно разменять одного на тысячу?

Я уже начал понимать в какую ловушку меня загоняют, но вынужденно кивнул.

— При прочих равных — пожертвовать одним ради спасения тысячи — это верное решение. И давай я сокращу логическую цепочку. Даже один к двум — математически верный выбор. Другое дело что мало кто способен взять на себя ответственность за такое решение. В моем мире даже эксперимент такой проводили. Поезд мчался по рельсам и должен был раздавить группу из пяти рабочих. Невольный свидетель будущей катастрофы стоял рядом с железнодорожной стрелкой, способной перенаправить состав на запасной путь, где долбил землю лишь один человек. Один или пять? Простая математика. Но… трудно быть богом. Девять из десяти просто прятали руки за спину, боясь взять на себя ответственность и легко уговаривая себя что «само рассосется». Мол машинист успеет остановиться, рабочие обернутся и вообще…

— Мелкие трусливые души… — понимающе скривился Элкил. — Значит, мы установили, что убийство может быть благом, а цена жизни не так уж и высока — один к двум и даже меньше.

Я качнул головой — математик блин…

— Не совсем. Тут нет рациональности и строгих формул. Мстя за любимую — можно выкосить взвод подлецов. Мать может отдать жизнь за дитя. Мужчина погибнет спасая даже чужого ребенка.

— Значит ценностная цепочка примерно такая: близкие, дети, женщины, мужчины? И где логика?

— Нет логики. Скажем в случае голода, мужчины будут жертвовать последней крошкой ради женщин, а те отдавать свою порцию детям…

— И когда голод пройдет, окажется, что мужчины погибли, из женщин выжила только четверть, зато полная деревня рахитичных детей? Некому пойти на охоту, вспахать поле, защитить дом. В конечном итоге все умрут. Так?

— Так. И это правильно, как ни странно.

Элкил задумался, сузил глаза. Его руки заботливо поглаживали свернувшегося клубком кота. Затем бог повернулся ко мне: