"Ты здесь? Это Тото!"
Старец выбежал из дома и сжал Онэ в объятиях. Ее обветренное красивое лицо было наполнено радостью, а по щекам текли слезы. "Тото проснулся!"
Рука об руку они побежали к дому, где лежал Тото. По улице бежали жители деревни, спрашивая, правда ли эта новость. Старейшина протиснулся сквозь них, держа жену за руку.
За простой деревянной дверью кто-то громко плакал — мать Тото. Он слышал, как братья и сестры Тото звали его по имени.
На дрожащих ногах старейшина шагнул внутрь.
Тото, уже не каменный, лежал на кровати, которую отец смастерил для него из дерева. Мать обнимала его. Тото вцепился в ее шаль, широко раскрыв глаза.
"Тото!" — позвал старейшина.
Щеки мальчика были впалыми, а губы сухими и потрескавшимися. Воздух, выходящий из его носа, был тонким и слишком слабым. Но его глаза искрились жизнью. "Старейшина, я… я…" Брови Тото опустились, а рот нахмурился. Его щека дернулась. "Простите, что не послушал вас".
Старейшина и мать мальчика крепко обнимали его, пока он плакал.
"Старейшина?" спросил Тото сквозь слезы. "Где Ико? Он ушел в замок? Он оставил меня? Я не хотел, чтобы он оставался один".
Слезы наполнили глаза старейшины. Обняв мальчика, он посмотрел на стоящую рядом с ними Онэ и увидел в ее глазах ту же убежденность, что и в своем сердце.
"Все в порядке, — сказал старейшина, положив руку на голову Тото. "Ико справился. Скоро он вернется. Домой".
ЭПИЛОГ
Ико очень долго видел сны. Теперь пришло время пробудиться. Он увидел свет на закрытых веках. Наступало утро. Скоро он услышит голос своей приемной матери.
Он открыл глаза, хотя все его органы чувств еще спали. Уткнувшись лицом в подушку, он вытянул руки и ноги. На чем бы он ни лежал, ощущения были великолепными. Мягкое и теплое, как солнечный свет.
Колыбельная продолжала звучать, то поднимаясь выше, то опускаясь ниже, щекоча ему уши.
Это был шум волн. Песня волн, набегающих на берег.
Ико открыл глаза.
Все еще лежа на земле, он попробовал пошевелить руками. Кончики его пальцев коснулись чего-то зернистого. Он поднес их к лицу и увидел, что к коже прилипли крупинки белого песка.
Теперь он чувствовал запах моря.
Ико приподнялся и увидел, что лежит на белом пляже, который, казалось, тянулся целую вечность. Солнце ярко освещало длинный изгиб песка.
Разум и память Ико были такими же белыми и безупречными, как песок. На него дул легкий ветер.
Он огляделся и увидел вдалеке скалистый выступ. На вершинах скал росли деревья, их ветви плавно покачивались.
В голубом небе над головой кружились птицы. Он удивлялся, как они выдерживают полеты так близко к яркому солнцу. Он подумал, не бывает ли им одиноко, когда они летают так высоко над землей.
Он опустил взгляд на свою растрепанную одежду. Она высохла лишь наполовину, а на швах образовалась корка соли.
Ико потер рукой грудь. Ему показалось, что поверх рубашки на нем было что-то еще, но теперь там ничего не было.
Под ногтями запеклась кровь. Когда он повернул голову, шея тоже болела, а голова пульсировала, особенно правая сторона. Подняв руку, он потрогал правый рог и почувствовал, что тот шатается, словно вот-вот отвалится. Ико удивленно вытаращился, поняв, что липкость, которую он почувствовал на правой стороне лица, — это засохшая кровь.
Внезапно ему стало очень одиноко. Он пошевелил руками и плечами. Он проверил локоть. Вроде бы ничего не было сломано. Он попытался встать, но ноги не слушались. Звук удерживал его, приказывая оставаться на месте, не двигаться.
Море простиралось до самого горизонта, а пляжи тянулись, казалось, целую вечность.
Рядом с ним, там, где волны бились о берег, покоился единственный деревянный настил. Он наполовину торчал из воды, слегка покачиваясь на волнах. Маленький краб забрался на вершину доски и принялся скакать по ней, пока он наблюдал за происходящим.
У Ико заурчало в животе.
Он рассмеялся. Я умираю от голода! Мне нужно поесть… Мне нужно идти домой. Мама будет волноваться.
Где я был? Что я здесь делаю?
У Ико было ощущение, что он отправился в путешествие куда-то очень далеко. Но это воспоминание оставалось где-то в глубине его сознания, и он не мог вырвать его оттуда, как ни старался. Казалось, даже если он не спал, память продолжала спать.