ID. Identity и ее решающая роль в защите демократии

Я был знаком с общиной пятидесятников по документам Хельсинкской группы, которые мы опубликовали для того, чтобы разоблачить репрессии против них советских властей, и встречался с некоторыми из них до ареста, помогая организовать встречи с западными журналистами. Зто были скромные, простые люди, единственным желанием которых было придерживаться своего собственного образа жизни и воспитывать детей в соответствии со своей верой. В течение веков они искали место, где это стало бы возможным, и в этих своих поисках дошли до Владивостока — но и здесь советский режим не оставил их в покое, требуя, чтобы детей перестали обучать в религиозном духе. Несмотря на все преследования, пятидесятники отчаянно сопротивлялись и за это сопротивление попадали в застенки КГБ Отсидев положенный срок, они освобождались — и снова попадали туда, поскольку продолжали обучать своих детей тем самым религиозным нормам, которые были для них дороже жизни. Одному из пятидесятников. 75-летнему старику, было предложено подписать обязательство никогда больше не заниматься религиозным преподаванием. Он отказался: это повеление Господа, сказал он — приобщать к вере детей и внуков После этого его арестовывали вновь и вновь.

В тюрьме, как и за ее стенами, пятидесятники вели себя очень тихо и держались обособленно, но все мы знали, что нет силы в мире, которая способна была превратить их в провокаторов В 35-й пермской зоне — лагере, который стал моим домом в ГУЛАГе, — сидел латвийский националист Янис Скудра. Это был самый робкий зэк, которого я когда-либо встречал, человек, боящийся собственной тени. Он никогда не бросал вызов тюремным властям и очень редко участвовал в публичных акциях протеста. Но когда администрация потребовала, чтобы он работал на воскреснике, который должен был продемонстрировать лояльность зэков режиму, он, как бы не веря своим собственным ушам, произнес своим глухим жалобным голосом: «У меня уже есть один Бог, и я не могу заменить его Лениным».

Таких примеров было множество. Все они свидетельствовали об одном: люди могут вести себя очень смирно, они не будут активно протестовать и бороться — до тех пор, пока речь не идет о коренных принципах их существования или об их вере. Без философских ухищрений, без хитроумных аргументов и схоластики люди эти в прямом смысле слова были подвластны «страху Божьему».

Особенно я сблизился с одним политическим зэком, ортодоксальным христианином Володей Порешем. Его Библия, так же как и мои Псалмы, была конфискована, и он, также как и я, отвечал голодовками и отказами выйти на работу для того, чтобы получить ее обратно. Время от времени власти возвращали нам наши молитвенники, но только на очень короткие периоды Мы часто пытались разгадать таинственную связь, которая существовала между этими неожиданными актами доброй воли, и представляли себе, какое же давление должно было быть оказано на режим для того, чтобы он пошел на эти кратковременные уступки.

Однажды, когда Володя и я оказались в одной камере, его Библия и моя книга Псалмов были возвращены нам. Это было вскоре после того, как президент Рейган провозгласил наступающий 1933 год годом Библии. Мы стали радостно читать друг другу главу из Ветхого Завета, а затем главу из Нового, называя наши экуменические сессии «рейгановскими чтениями».

Конечно, я воспринимал эти тексты не так, как Володя: я не мог забыть, что на протяжении веков Новый Завет использовался для преследований евреев, что он оправдывал и возбуждал ненависть к ним. Когда мы доходили до слов «Его кровь будет на нас и на наших детях», слов, которые послужили основой для того, чтобы из-за распятия Христа считать евреев проклятым и обреченным народом, я не мог не думать о морях еврейской крови, пролитой из-за этой фразы.

Володя попал в тюрьму с типично антисемитскими взглядами: он верил, что мир управляется евреями и что в СССР живут 25 миллионов евреев (хотя на самом деле речь шла об одной десятой от этого числа). Но жизнь в тюрьме и общение с другими зэками, преданными, как и он, своим собственным идеалам, открыли для него другой мир. Теперь он намного лучше понимал, как этот священный для него текст читается глазами еврея, и говорил мне «Преследовать евреев во имя торжества христианства — это все равно что убивать своих родителей во имя торжества новой правды. Этому не может быть оправдания». Я вовсе не хотел, чтобы он обратился в еврейство, а он не требовал от меня крещения — каждый из нас уважал выбор другого, каждый был силен в своей вере, в своей identity. Именно это было лучшей гарантией того, что мы могли положиться друг на друга и быть верными друзьями и соратниками в совместной борьбе.