Идеальная девушка (СИ)

Осталось только сверкание ее жизни. И это действительно походило на зеркальные осколки. Каждый такой наполненный светом осколок согревал, но выскальзывал из рук, падал в недостижимую бездну и мы обе кричали в агонии, пытаясь всеми силами удержать то, что схватить невозможно.

Жизнь складывалась в узоры, которые невозможно увидеть изнутри, трескалась, рассыпалась на части. И во вселенной не было силы, способной остановить это.

Безжалостно, невыносимо. Все, казавшееся раньше незначительным, обретало смысл, становилось важным. Сожаления о несбывшемся, находившемся когда-то всего лишь на расстоянии вытянутой руки, сводили с ума. И так круг за кругом, сворачиваясь в бесконечную спираль.

Раз за разом все вокруг выцветало, утрачивало краски. Мечты и стремления разбивались, Энжинамитрин теряла вкус к жизни и обращалась к наркотикам, оставляла позади неисчерпанные возможности.

И я могла навсегда остаться кружиться вместе с ней в этих осколках, стать ничем, исчезнуть в чужой боли, но как же хотелось вытащить ее отсюда, не допустить жалкой смерти среди полуразумных существ, когда-то называвшихся людьми!

Путаясь в словах, я попыталась объяснить это Марку. Получалось плохо, я пыталась снова и снова, но едва прозвучав, слова терялись, исчезали из памяти. Наконец, он словно бы получил желаемое, во всяком случае, перезарядил иньектор и прижал его к руке Энжинамитрин, которую я все это время сжимала в своих дрожащих руках.

Гормоны, очередной наркотик? Не знаю, но и ей, и мне стало легче. Между полуоткрытых век жутковато сверкали белки закатившихся глаз, но зато сердце перестало разрываться, и стихла круговерть осколков.

— Слушай внимательно. Хочешь, чтобы она жила? Это очень нужный стимул. Теперь удерживай все, что о ней узнала в голове и изо всех сил реши для себя, что ты — это и есть она.

— Что? — в голове звенело. Я не слышала ни одной чужой мысли. Слова Марка казались отголоском какой-то галлюцинации.

— У тебя пять минут. Отсчет пошел. Если ты этого не сделаешь, то она умрет прямо сейчас, — Марк продемонстрировал небольшой пистолет странной конструкции и, прижав его дуло к уху неподвижной Энжинамитрин, пояснил: — От ее головы останется только это ухо, остальное разлетится фонтаном по всей комнате.

— Но…

— Ты это она, но такая, какой ты хочешь, чтобы она была. И кроме этого она будет телепатом. Не обязательно, чтобы она помнила все от и до. Правдоподобно впиши телепатию в нашу с тобой картину. Четыре минуты Слава. Ну же, разве тебе впервые себя обманывать?

–Ты хочешь невозможного! Я не смогу!

— Очень жаль. Тогда через три минуты она умрет.

Я знала, обмануть Марка не выйдет. При всем, что я узнала о Энжинамитрин, притворяться ей мне просто не по силам. Любая задержка в ответе, любой неуверенный жест или взгляд выдаст меня. Я, правда, должна стать ей.

Марк ждал. Потихоньку звон в голове проходил, и я снова начинала слышать его мысли, но и без того знала — он действительно убьет Энжинамитрин, несмотря на то, что когда-то называл ее любимой.

— Одна минута, — продолжался безжалостный отсчет.

Я думала, по прихоти повторить такое невозможно. Это ведь был сбой мозга, то, что не должно происходить. Но пистолет у головы Энжинамитрин действительно послужил нужным стимулом.

Сделать невозможное реальностью. Сотворить еще одно чудо.

Приказав себе перестать быть Изорой, я даже не успела толком испугаться.

Глава 8. Смятение

Странные зеленые отсветы с улицы колыхались на потолке как волны. Казалось, я лежу на дне пещеры, но не хватало запахов воды и гниющих водорослей, темных скалистых стен.

Понимание того, что помещение, наполненное зеленым светом — больничная палата, пришло не сразу. Как и то, что отвести взгляд от потолка куда-то в сторону невозможно. Вместо этого происходило нечто из ряда вон. Взгляд словно плыл по соседним палатам, всюду находя один и тот же зеленый свет и полудрему, а мои глаза, теперь это стало понятно, оставались закрытыми.

Стоило наверно побеспокоиться, как я очутилась в больнице, но волновало отнюдь не это.

Какой-то мужчина не сводил взгляда с меня, распростертой на больничной койке, и я видела себя его глазами. Это заставляло сомневаться в здравости собственного рассудка. Может, это сон? Наблюдатель отличался от всех прочих — ясный, яркий, лишенный расслабленной дремоты. Словно резкий росчерк краски на фоне тумана.

Датчики у изголовья внезапно издали чередование каких-то писков и трелей, заставив вздрогнуть и, да, открыть собственные глаза.

Увы, «многоглазкой» я быть не перестала — «картинки» из чужих глаз меркли неохотно, вновь затягивая к себе в дремоту, стоило только уделить им капельку внимания.

Не успела я сосредоточиться достаточно, чтобы повернуть голову в ту сторону, где сидел мужчина, как в палату стремительно вошла женщина. Такая же резкая и яркая на фоне сонных обитателей палат, от ее раздражения, казалось, шипел воздух.