Идеальная няня

Луиза переводила взгляд с окна на часы, а с улицы – на хозяина, вернувшегося за стойку. Она грызла ногти и улыбалась, но потом как будто уходила в себя и смотрела вокруг невидящим взором. Ей хотелось чем-то занять руки и целиком сконцентрировать ум на одной-единственной мысли, занимавшей все ее существо, но она чувствовала себя разбитой, как разлетевшийся на мелкие осколки стакан; на душе у нее кошки скребли. Она снова и снова проводила ладонью по столу, словно сметая невидимые крошки или полируя его холодную поверхность. В мозгу вспыхивали смутные, ничем между собой не связанные образы, все быстрее сменявшие один другой, – какая-то мешанина воспоминаний и сожалений, знакомых лиц и несбывшихся надежд. Химический запах во дворе больницы, куда ее выпускали погулять. Смех Стефани, звонкий и приглушенный одновременно, похожий на хохот гиены. Забытые детские лица, нежные волосики, ласкаемые кончиками пальцев, известковый вкус найденной на дне сумки черствой слойки с яблоками, которую она все равно съела. Она слышала голос Бертрана Ализара, его лживый голос, к которому примешивались голоса других людей, отдававших ей приказы, делившихся с ней советами, велевших ей сделать то или это, даже тихий голос женщины – судебного исполнителя, которую – Луиза до сих пор помнила – звали Изабель.

Она ободряюще улыбнулась Миле. Она видела, что та вот-вот расплачется. Ей было хорошо знакомо это ощущение давящей тяжести в груди, ощущение своей неприкаянности. Но еще она видела, что Мила сдерживается, – эта благовоспитанная девочка из приличной семьи умела вести себя на людях и обладала удивительным для ее возраста чувством такта. Луиза заказала еще бокал. Она пила и наблюдала за Милой, не отрывавшей глаз от телевизора, и угадывала в ее детском облике черты матери. Непосредственность ребенка уже несла в себе зародыш нервной суровости, свойственной хозяйке Луизы.

Хозяин уже унес пустые стаканы и почти не тронутую тарелку и положил на стол счет, нацарапанный на листке в клетку. Луиза не пошевелилась. Она тянула время, ждала, когда стемнеет, и думала о Поле и Мириам, которые сейчас наслаждаются тишиной в опустевшей квартире и приготовленным для них ужином. Они, конечно, будут есть стоя, как раньше, до рождения детей. Вот Поль подливает жене вина, допивает свой бокал. Его рука скользит по коже Мириам, и они смеются. Они из тех, кто делают такие вещи смеясь – любят и, ничего не стыдясь, предаются страсти.

Наконец Луиза встала, и они, к радости и облегчению Милы, вышли из ресторана. Девочка устала и хотела поскорее оказаться у себя в постели. Адам уснул в коляске. Луиза поправила на нем одеяло. После захода солнца зима, притаившаяся в дальнем уголке, снова вступала в свои права и проникала под одежду.

Держась за руки, Луиза с девочкой долго шагали по улицам Парижа, с которых исчезли другие дети. Они миновали Большие бульвары, прошли мимо театров и переполненных кафе. Чем дольше они шли, тем темнее и у́же становились улицы. Время от времени они пересекали небольшие площади, по краям которых стояли возле мусорных баков молодые ребята, курившие траву.

Мила не узнавала этих мест. Тротуары блестели отраженным светом желтых фонарей. Она догадалась, что и эти дома, и эти рестораны находятся очень далеко от ее дома, и подняла на Луизу обеспокоенный взгляд. Она ждала, что сейчас няня ее успокоит. Может, она приготовила им сюрприз? Но Луиза шла и шла вперед, изредка нарушая молчание небрежно брошенным: «Шевелись, не отставай». От ходьбы по мощенным булыжником улицам у Милы заболели ноги. В животе у нее поселился смутный страх, но она молчала, уверенная, что, начни она жаловаться, все станет только хуже. Капризничать бессмысленно. На улице Монмартр она увидела девушек, которые курили возле дверей баров – они были в туфлях на высоких каблуках и громко перекрикивались, пока на улицу не выглянул хозяин одного из баров и не заорал: «Эй вы, потише, тут соседи вокруг!» Мила совсем растерялась. Она уже не понимала, в своем она городе или где-то еще, и не верила, что скоро увидит маму. А родители хоть знают, где она?

Внезапно Луиза остановилась посреди оживленной улицы. Она осмотрелась, прислонила коляску к стене и спросила Милу:

– Тебе какое?

Мужчина за стойкой устало ждал, пока она выберет. Миле не хватало роста, чтобы разглядеть лотки с мороженым, она приподнялась на цыпочки и торопливо сказала:

– Клубничное.

Одной рукой держа руку Луизы, а во второй сжимая вафельный рожок, Мила шагала назад по ночному городу и на ходу лизала мороженое, от которого у нее ужасно заболела голова. Она зажмурилась, надеясь, что боль пройдет, и стараясь думать только о вкусе давленой клубники и крохотных кусочках ягод, застревавших у нее между зубов. Мороженое падало в ее пустой желудок тяжелыми ошметками.

Потом они сели в автобус. Мила попросила разрешения сунуть билет в автомат, как делала всегда, когда они ездили в общественном транспорте. Но Луиза шикнула на нее:

– Ночью билеты не нужны. Не волнуйся.

* * *