Идеальная пара

Это было ни с чем не сравнимое удовольствие, с которым ничто не могло соперничать, и если детали обыденной жизни – или его предстоящей женитьбы – выпадали у него из памяти или даже иногда раздражали его, это вполне можно было понять. Фелисия и сама ощущала то же самое, когда работала – но пока, увы, каждое утро она просто репетировала с Робби, потому что на этот раз он решил сам с помощью Гиллама Пентекоста поставить «Отелло».

В целом, она поддерживала его решение. Гаррик, Кин, сэр Генри Ирвинг, Филип Чагрин – все сами ставили свои пьесы без привлечения режиссеров, а Робби давно страдал оттого, что за всю свою театральную карьеру он ни разу не попробовал себя в роли постановщика. Смог бы он поставить пьесу с несколькими сложными ролями и одновременно сыграть в ней главную роль? – спрашивали критики. Смог бы он давать указания актрисе, играющей главную женскую роль? Или точнее, смог бы он давать указания Фелисии Лайл?

А еще точнее, думала она, смогла бы она сыграть Дездемону? Чем больше она вникала в роль, тем меньше она ей нравилась. Дездемона казалась ей бесхарактерной и излишне доверчивой, неоправданно долго терпевшей приступы плохого настроения и ревности своего надменного, заблуждающегося мужа, когда любая разумная женщина на ее месте давно бы ушла от него. Фелисия чувствовала, что начинает презирать ее; одновременно с тем она считала, что опоздала по крайней мере лет на пять, чтобы играть легкомысленную девственницу, очарованную мужчиной много старше нее, пусть и мавром.

Хуже всего было то, что сцена смерти Дездемоны в пьесе беспокоила Фелисию больше, чем она хотела в этом признаться. Она всегда страдала от страха задохнуться, поэтому спала на жестких подушках и с открытыми окнами. Доктор Фогель определил это как легкую форму клаустрофобии. Фелисия не видела в этом ничего удивительного – ее отец предпочитал жить на африканской равнине, ставил свою палатку всегда в таких местах, откуда на сотни миль открывались широкие просторы; ее мать боялась темноты и всю ночь держала включенным свет в своей спальне.

Ее страх быть задушенной в конце пьесы был реальным и очень сильным – настолько сильным, что она начинала нервничать, забывать свои слова и не могла сосредоточиться на репетициях. Это было похоже на ожидание назначенного на конец дня визита к дантисту – какие бы события ни происходили в этот день, он был испорчен сознанием того, что в конце тебе будет больно. По мере того, как проходила репетиция, она не могла думать ни о чем другом, кроме приближающегося момента, когда Отелло – Робби – толкнет ее на кровать и накроет лицо подушкой.

Робби жаловался, что она противится роли, противится ему. Она знала, конечно, чего он хочет – ему нужна была Дездемона, обреченная на гибель силой своей любви, захваченная чувственной страстью, которую разбудил в ней Отелло, потому что сама пьеса была в некотором смысле самой сексуальной из шекспировских пьес. Но Фелисия не могла дать ему такую Дездемону, частично из-за его представления об Отелло.

Он решил создать, как он говорил, «настоящего негритянского Отелло». У него уходило по три часа ежедневно на то, чтобы покрыть гримом свое тело с головы до ног, потому что он считал необходимым быть черным, чтобы творить черные дела. Раньше все актеры предпочитали делать себя чуть-чуть темнее обычного; Робби не только делал себя абсолютно черным, он еще втирал в кожу черный сапожный крем, потом полировал ее влажной тканью, чтобы придать ей вид лоснящейся кожи полнокровного африканского негра. Он красил ладони розовой краской, надевал ослепительно белые накладные зубы, делал более толстыми губы, вдевал в ухо золотое кольцо и закрывал свои волосы курчавым черным париком с проседью – все это превращало его в Отелло одновременного экзотического и дикого. Фелисия не могла не чувствовать, что он на каждом шагу затмевает ее.

Она была поражена этим новым, удивительным проявлением способности Робби перевоплощаться, но что он оставлял ей? Как она могла заставить публику обратить внимание на свою Дездемону, когда он доминировал на сцене – черный как ночь, со сверкающими белыми зубами, с обнаженной широкой грудью, двигающийся и говорящий как африканский вождь?

Конечно, она чувствовала, что Робби был переутомлен, играя в одной пьесе и одновременно репетируя другую, и к тому же он недооценил то, насколько тяжело руководить собственным театром. Его вызывали с репетиции, чтобы решить проблему протекающей крыши, выбитых стекол, неисправного водопровода в здании, которое было построено еще в начале восемнадцатого века и, очевидно, наспех.

Все же усталость была не главным, считала Фелисия. Выступая в глазах публики в роли романтических влюбленных, они вели жизнь, почти начисто лишенную романтики.