Идеальная жена

— Извини, старина, но я уверен, что это взаимно. Так что наше пари я выиграл.

— Господи, Генри. Ты конечно шутишь?!

Наконец, сквозь туман восторга, он услышал очевидную озабоченность, прозвучавшую в голосе друга. И медленно осознавая, что все окружающие смотрят только на него, Генри спросил:

— Что произошло?

Он почувствовал укол беспокойства. Кто же, черт побери, эта девушка? Дочь очень высокопоставленных родителей? Или, упаси Боже, чья-то официально объявленная невеста? Генри на секунду представил себе, как разъяренный отец накидывается на него, обвиняя в том, что он соблазнил его юную дочь. Последние два года он избегал любых ситуаций, которые могли бы повлечь за собой скандал. Ни в коем случае Генри не хотелось стать центром еще одной некрасивой истории.

— Ты имеешь представление о том, с кем ты танцевал? У Генри засосало под ложечкой.

— Нет. Она не сказала мне, как ее зовут.

— Этой женщиной, несчастный ты идиот, была ни кто иная, как Энн Фостер.

Смуглое лицо Генри заметно побледнело.

— Это была Энн?

— Совершенно верно, старина. Твоя бывшая жена.

Глава V

По дороге домой Энн молчала. Она до сих пор чувствовала на губах вкус поцелуя своего бывшего мужа. Новое, необычное для нее ощущение, от которого она никак не могла избавиться. До этого Генри целовал ее только один раз — на их собственной свадьбе. И тот поцелуй был не более чем данью обязательному ритуалу. Даже сейчас ей больно было вспоминать, с каким волнением ждала она своей первой брачной ночи, которая так и не наступила.

Может быть, кое-кто и думал, что Генри поступил непорядочно, но, без сомнения, ее все считали дурой, если не хуже. Окружающие абсолютно не желали замечать тот факт, что Генри женится на ней только из-за денег, и, что обидно, даже не ради ее приданого. Энн страдала, вспоминая те несколько недель, прошедших после их свадьбы, когда патетически уверяла всех, что Генри ее любит и обязательно скоро приедет. Но дни проходили бесконечной чередой, и даже ей, вечной оптимистке Энн, пришлось признать, что ее красивый молодой муж не торопится вернуться. Недоумение, одиночество и обида, переживаемые в напрасной надежде, что он все-таки приедет, были ничем по сравнению с той болью, которую ей причинил визит юного и красивого адвоката Генри.

Хуже этого, наверное, была только реакция членов ее семьи. Они не были возмущены. Их пугало только то, что они живут в одном доме с разведенной дочерью. Родители Энн вели себя так, как будто изначально ожидали чего-то подобного. Складывалось впечатление, что предложение Генри перевернуло их представления о мире, а когда он потребовал развода — все встало на свои места. Они говорили, что Генри повел себя с ней как порядочный человек: он не только взял вину за развод на себя, признавшись в супружеской неверности, которой, как подозревала Энн, и не было, но даже назначил ей огромное содержание. Как Энн хотелось швырнуть эти деньги ему в лицо! Но к ее огромному разочарованию, ее родители в короткой и недвусмысленной беседе дали понять — они не хотят, чтобы дочь и дальше жила с ними.

— Подумай только, как все это будет выглядеть, — воскликнула мать, всплеснув руками. Отец молчал, сохраняя непроницаемое выражение лица даже тогда, когда мать сообщала Энн о том, что та будет к тому же лишена наследства: — Это же естественно, дорогая. Что подумают о нас люди, если мы позволим тебе и дальше жить в нашем доме? Энн, ты же не настолько эгоистична, чтобы оставаться здесь?

Миссис Рэндольф Фостер никогда бы не сделала ничего неприличного и неожиданного, даже ради спасения своей младшей дочери. Энн думала, что мать просто не осознает, какую боль они с отцом причиняют ей своими «единственно правильными сейчас» действиями, продиктованными страхом потерять статус семьи в обществе. Конечно же, Энн все понимала. Мать поцеловала ее в мокрую от слез щеку перед тем, как выйти из комнаты, оставив Энн одну с горькой улыбкой на лице.

С тех пор они так стыдились своей дочери, что и носа не показывали в Ньюпорте. Ее родители как никто другой, должны были понять, что Генри Оуэн использовал Энн самым низким способом. И то, что они так бессердечно ее отвергли, повергло Энн в глубочайшую депрессию. Целыми неделями она только и делала, что спала и бродила по своему прекрасному новому городскому дому. Одна, постоянно одна. Она говорила себе, что ей нужно привыкать к одиночеству, потому что она теперь всегда будет одинока. Энн коротала дни, не разговаривая ни с кем, кроме слуг. Она не смела выйти из дома, боясь, что любой встречный с первого же взгляда догадается о ее позоре. От нее отказались все — ее муж, друзья и семья. Ей хотелось умереть, но не хватало смелости наложить на себя руки.