Идеальное антитело

– А то! – пророкотал под сводами голос Серого. Он зажег коротенькую свечку, потом вторую, и в коридорчике сразу стало уютнее. Степаныч огляделся. Они находились в тамбурном коридоре, который отделял вход от непосредственно самого бомбоубежища. Двойные двери – надежнее!

В углу возвышался серый металлический шкаф. На его боковой стенке было множество отверстий, видимо для вентиляции, во многие из которых были продеты разноцветные загнутые кусочки толстой проволоки. На этих самодельных крючочках висели какое-то тряпье, халат и колпак деда Мороза и даже какая-то запыленная коробочка на длинном пояске, в которой Степаныч узнал фотоаппарат «Смена-8М».

– На фига фотик-то? Все равно пленки нет уже сто лет, – удивился Степаныч.

– А у нас – запас, мы на память фоткаемся, – опять заржал Кепа.

Он деловито обошел импровизировныый стол из шести-семи деревянных, сложенных друг на друга паллет (такие подставки, на них еще возят тяжелые грузы), снял свой балахон (Степаныч так и не понял – пончо или широкая куртка, что ли?) и уселся в драное офисное кресло без ножек, лежащее на каких-то коробках.

– Ну чем не директор, блин? – раскачивался он, смеясь, пока, не рассчитав, не завалился назад, явив миру рваные на попе джинсы и стертые подошвы некогда модных, но давно умерших «гриндеров» (Grinders – марка мужской обуви с высокими берцами).

Тут заржали уже все. И то ли оттого, что все были в тепле и, как Степаныч полагал, в относительной безопасности, смех получился естественный, почти по-человечески добрый.

– Вставай, директор фигов! Чаю погрей! Только острожно, там плитка искрит!

– Давайте исправлю, чтоб не искрила, я умею, – тут же постарался проявить свою полезность Степаныч. Ведь неизвестно, как все обернется: тут, по крайней мере, лучше, чем в кузове. Тепло, электричество!

Вот какое все-таки человек неприспособленное существо! Вот, кажется, космос покорили, ракеты есть, телефоны, гаджеты, вайфай и, как тетка говорила, Стаграмм (Instagramm), а простой холод делает нас беспомощными.

Помнится, как-то в Задонске оборвало линию электропередач на районе, а мороз был градусов двадцать! Тепловая подстанция одна ли была, то ли резервная линия не работала, одним словом – тепла тоже нет! Микрорайон Первомайский – за рекой, все коммуникации автономные. Так трое суток жили, как в блокадном Ленинграде. Народ свечи зажигал, кутался в одеяла. Освещения на улицах тоже не было, жутко и страшно! У кого машины во дворах, так позалезали в них, включили и грелись, пока бензин не закончился.

У Витьки из соседнего дома был гараж теплый, с печкой, так к нему человек по десять набивалось, пришлось машину выкатить, а самим сидеть греться. Вот тогда мужики набухались – делать-то нечего! На работу не пойдешь, половина здесь же, на районе, на промкомбинате работает…

Жены у всех дома орут: «Сделай что-нибудь!» А что, блин, сделаешь-то? Хорошо еще, что половина домов – старые, двухэтажные, в них газ есть. Делали так: заходят все на кухню, дверь закрывают, духовку включают и сидят, смотрят на «голубой огонек», а спины одеялами накрывают. Чтобы батареи не полопались, многие паяльные лампы повытаскивали, по очереди трубы прогревали. А без толку, все равно всю землю не прогреешь…

Кто мог тогда, свалил в деревню к родственникам – там печка, там всегда тепло! И было это не в каком-то лохматом году. Тогда шел 1992-й или 93-й, кажется. У Степаныча до сих пор мурашки по коже. Вот тебе и блага цивилизации! В случае чего, выживет тот, у кого свой дом, печка, подвал с картошкой и ружье. Потому как, если лихое время – и люди лихими станут, злыми и беспощадными!

Степаныч скинул пуховик, который от старости пошел уже горизонтальными буграми топорщиться. Куда пух-перо упало, там толсто, а верх – пустой и не греет!

– Давай плитку гляну, – по-хозяйски уже распорядился Степаныч, достав свое сокровище. Ободранный уже, но «живой», швейцарский нож с ровненькой пластиковой окантовочкой и остатками белого креста был его гордостью. В нем было практически все, что нужно для жизни – и шило, и ножнички (уже без пружинки) и набор отверточек.

– Иди сюда, моя хорошая, мы тебя полечим! – любовно пропел он, склоняясь над ржавым подобием нагревательного прибора.

– Ишь ты, с плиткой разговаривает, – причмокнул дед. – Эк тебя потрепало-то!

– А я со всеми приборами разговариваю, – весело ответил Степаныч. – У каждого ведь душа есть. У меня в лаборатории их было видимо-невидимо! И каждый со своим характером. Меня даже медалью наградили! – вскинулся он. Но потом, погрустнев, добавил: – Сгорела медалька…