Мы успели одолеть еще метров триста и выскочить на окраину Припяти, когда пульсация все же началась. Вновь содрогнулась земля, на этот раз тяжело, будто в родовых корчах, и, оглянувшись, я увидел, что столб торнадо затрясся, принялся толстеть, а затем мгновенно усох. В стороны ударили похожие на изломанные стрелы зеленые молнии.
– Всё, ложимся! – прокричал я. – И держимся изо всех сил, если хотим уцелеть! Вон туда!
Мы успели юркнуть в какую-то щель, прикрытую фрагментом кирпичной стены. Засвистел ветер, и накатила волна гравитационного искажения – показалось, что я стал легким, как пушинка, а в следующий момент меня придавила к земле утроенная или учетверенная тяжесть.
Тяжкий вой набил уши и внутренности черепа колючей ватой, и я оглох.
А заодно и ослеп, поскольку закрыл глаза и вырубил следящие импланты – все равно в той свистопляске, что творится сейчас в радиусе нескольких километров от центра локации, ничего не разглядеть.
Я только ощущал, как нас подбрасывает вместе с убежищем, как что-то тяжелое стукает меня по шлему. Слышал удары собственного сердца и думал, что впервые за все эти годы угодил в эпицентр пульсации. До сего дня я был осторожен и при первых признаках катаклизма всегда уходил на безопасное расстояние.
А потом стало тихо, и я открыл глаза, но ничего не увидел.
– Эй? – сказал я и автоматически повторил тот же возглас через М-фон, адресовав его Синдбаду.
«Нас, похоже, слегка засыпало, – прозвучал в моей голове голос бритоголового. – Я вижу рядом просвет и попробую сначала выбраться сам. А затем вытащу и вас. Ты не дергайся пока».
Я попробовал двинуться, но со всех сторон сдавило, захрустело, и я понял, что лучше вправду не шевелиться. Осторожненько активировал импланты и ничего не смог уловить – повсюду глухая, непроницаемая стена.
Для проводника – самое жуткое ощущение.
Затем захрустело еще, стукнуло по шлему, и я смог повернуть голову. Обнаружил небольшую дыру и понял, что она расширяется.
– Сейчас, еще немного, – на этот раз голос Синдбада я уловил ушами. – Ты там как?
– Как кольцо на пальце, – отозвался я, – сижу крепко, чувствую себя неплохо, только вот пошевелиться почему-то не могу. Но ты сам знаешь, что нам, рыжим, море по колено!
Откатился в сторону очередной обломок, и я смог пошевелить правой рукой, затем двинуть левой, ну а дальше я приступил к воплощению в жизнь принципа «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». После некоторых усилий, сдобренных смачными проклятиями, я расковырял завал из разнокалиберных обломков стены и вылез из щели, прикрывшей нас, но едва не ставшей нашей могилой.
Пейзаж вокруг в общем и целом остался тем же самым, но вместе с тем разительно изменился.
Развалины, фрагменты зданий, развороченные трубы, куски автонов, но все в новых сочетаниях, расположенное не на тех местах, где было получасом ранее. Новые огнедышащие сопки на горизонте, овраг там, где недавно был холм, и в воздухе взвесь из пыли и пепла.
И это помимо продолжающего идти снега.
– А где наш религиозный друг? – спросил я, чуточку оклемавшись.
– Тут он, или ты забыл? – вопросом ответил Синдбад, нагнувшийся над неким продолговатым предметом.
И только теперь я определил, что это и есть праведник, так удачно избежавший общения с химерами. Просто без шлема, без сознания и в лежачем положении он оказался не таким грозным, как с «мегерой» наперевес.
– Э, да он совсем мальчишка! – воскликнул я, разглядев, что бойцу Дьякона лет семнадцать-восемнадцать.
– Истину глаголешь, – отозвался Синдбад в духе дешевого проповедника. – И еще должен я возвестить, что отрок сей изрядно получил по кумполу. И посему предлагаю я трапезу скромную разделить и подождать, пока для беседы он будет хоть сколь-нибудь подходящ.
– Это можно, – согласился я.
Ждать пришлось часа полтора.
Выброшенная пульсацией пыль за это время осела, атмосфера очистилась, и нам предстало редкое для Пятизонья зрелище – звездное небо. Смотри, наслаждайся, пока не натянет новых облаков и не заморосит вечный дождь, ну, или с учетом зимних условий, не пойдет снег.
К горизонту клонилась отожравшаяся, но еще не полная луна, мерцал Млечный Путь.
– Красота, – сказал я, когда мы утолили голод и жажду.
– Красота, – отозвался Синдбад. – А, наш новый друг, кажется, шевелится...
Праведнику на самом деле было лет восемнадцать, не больше, мелкие черты лица придавали ему сходство с грызуном, и ничего приметного во внешности этого парня не имелось.
Открыв глаза и обнаружив наши свирепые рожи, он вздрогнул.
– Привет, дружище, – сказал я. – Вынужден разочаровать тебя, но устроить тут аутодафе или проповедь мы не дадим.
– Но... помолиться хотя бы... разрешите? – спросил он срывающимся голосом.
– Зачем? – удивился Синдбад.
– А перед смертью.
Ну, определенная смелость у этого парня была, хотя порой и загнанная в угол мышь обретает бешеную храбрость. А еще, несмотря на страх, он трезво оценивал обстановку и не делал глупостей – вроде попыток вырваться.