Идеальность (СИ)

— Я не буду отменять завтрашнее, — сказала на прощание Ната, когда они вышли на улицу и Василий Ильич загружался на заднее сиденье автомобиля. — Ты прав, я могу её не прощать. А ты делай то, что хочешь.

Он кивнул, потому что знал, что Ната тоже по-своему права.

… — Один звонок.

В настоящем болела голова от выпитого. Василий Ильич подозревал, что ещё не до конца протрезвел. Он пару секунд просматривал номера в телефоне, потом всё же набрал Лизу. Заиграла какая-то молодёжная мелодия. Лиза была из тех девушек, которые до сих пор ставили себе песенки вместо гудков. Привет, десятые!

— Да, пап? — голос был немного взволнованный.

— Всё хорошо?

— Отлично. Болтаем тут с Лерой о разном, о женском.

— Я как раз по этому поводу. Дай-ка ей трубочку на пару минут.

— Конечно, без проблем, на пару минут трубочку.

Вадик молча наблюдал за разговором, выстукивая по крышке ноутбука дробь указательными пальцами. Взволнованный парень. Наверняка нарыл что-то ещё про Нату.

— Да? — голос у Леры тоже был взволнованный. Но её как раз можно было понять.

— Лера, дорогая. Тут твой молодой человек хочет пообщаться. Проверить, так сказать. Обсуди с ним детали.

Он протянул трубку Вадику. Тот торопливо затараторил в трубку:

— Лерчик, всё хорошо? Тебя никто не трогал?.. Важное? Да, важное. Слушаю… Отдать всё? Нет, я с первого раза понял, хотел услышать от тебя… А Пашка? Уверена, что разберётся?.. Послушай, давай теперь я. Слушай, ноутбук отнёс в офис, подключил парнишку своего, толкового. Вскрыли пароль, там не сложно. Так вот, слушай. Это и правда ноутбук Бельгоцкой. И в нём, среди прочего, черновая книга про Нату. Прямо на рабочем столе. Хроника безумия, что-то такое. Ты была права, Лера. Бельгоцкая записывала истории Наты и переделывала их для книги!..

Вадик поморщился, убрал трубку от уха и внимательно посмотрел в экран. Судя по всему, ему звонил кто-то ещё. Василий Ильич заметил, что номер не сохранён.

— Лера, секунду, отвечу, узнаю. Повиси секунду, хорошо?

Он переключил.

— Алло? Слушаю, да…

Лицо Вадика внезапно вытянулось:

— Пашка? Пашка! Что случилось! Где ты? Пашка!

Пашка выкарабкался из болезненного озноба и открыл глаза.

В голове пульсировало, язык прилип к нёбу, подташнивало. Но при этом мысли сделались ясными, почти правильными, какими-то своими что ли. Будто многие годы Пашка не хотел впускать их в голову, перебивался случайными мыслишками-паразитами, которые размножались где-то в области лобных долей и в конце концов захватили власть.

Новые мысли освежали, и он знал6 откуда они взялись.

Как же хочется жить. В лес рано, во влажную траву лицом — не нужно. Здесь ещё столько не сделано и не завершено как следует. Так зачем торопиться? Жизнь крутая штука, и особенно хорошо это чувствуется, когда валяешься в подвале, среди коробок, укрытый старым брезентом, который воняет автомобильным маслом, и чувствуешь, как пульсирует в ранах кровь.

Пашка смутно помнил, как к нему ещё раз приходила Ната. Может быть, это была не она, а Смерть, просто очень на неё похожая.

Ната приложила к его уху телефон и сказала, чтобы он передал одному другу, что появились срочные дела и всё такое. Пашка что-то пробормотал, желая угодить Смерти, желая, чтобы она оставила его в покое. Смерть улыбнулась — у неё была не такая красивая улыбка, как у Наты — и укрыла Пашку брезентом с головой, как покойника.

— Скоро всё закончится. Будь спокоен.

Озноб охватил его. Тошнило. Хотелось пить. Пашка то ворочался и стонал, то замирал, прислушиваясь к собственным ощущениям. Иногда ему хотелось кричать, а иногда молчать. Часто он проваливался в дремучий осенний лес и бродил в нём, разыскивая овраг, где должен был лежать отец. Пашка хотел лечь рядом, он много лет об этом мечтал.

Отец научил Пашку любить семью. Пожалуй, это была самая важная мысль, которую Пашка пронёс сквозь всю жизнь. Он очень старался, хотя не понимал, каково это — любить. Он даже решил, что действительно любит маму и Леру, но ему совершенно не хотелось ради них жить.

А теперь всё перевернулось с ног на голову. В лесу шёл холодный дождь, еловые ветки лезли в глаза и царапали щеки. Пашка почти ничего не видел, брёл, выставив перед собой руки, в мутном и вязком тумане, проклинал Смерть за то, что она бросила его сюда.

Потом Пашка вышел вдруг на поляну и увидел фортепьяно. Конечно, что ещё может привидеться в горячечном бреду? Старый инструмент покосился одним боком, ножки его вросли в землю и были обвиты травой. Матовая чернота блестела от капель дождя. Крышка оказалась открыта, и Пашка увидел, что почти все клавиши у фортепьяно либо вывернуты наружу и торчат, будто кривые зубы, либо их нет совсем.

В голове шумело, но сквозь этот шум Пашка услышал песню, которую не слышал много лет. Лера исполняла её на своём самом первом прослушивании. Лирическое исполнение. Голос Леры — тот самый, молодой и сильный, покоривший сердца миллионов фанаток по всей стране, звучащий из каждого утюга в конце нулевых, в одночасье выдавил из головы шум. Пашка застыл на поляне, под дождём.