Идеальные

Перед вылетом из Исландии Холли, наконец, ответила на электронное письмо Ника – не для того, чтобы согласиться на посещение семейного психотерапевта, а чтобы рассказать ему о том, что случилось во время их путешествия. Ник ответил сразу же, предложил встретить ее в аэропорту и отвезти домой. Холли поблагодарила его и заверила: «Мне приятно твое предложение, но не думаю, что это хорошая идея».

Ей потребовалось немало усилий, чтобы донести весь свой багаж до автомобиля самостоятельно, но Холли справилась. Послеобеденный воздух на стоянке был тяжелым и удушливо-жарким; к тому моменту, как она села за руль, крошечные волоски вокруг ее лба прилипли к коже. Холли включила кондиционер на полную мощность и просидела несколько минут, уставившись в бетонный столб перед собой.

Холли не плакала по дороге домой. И зайдя из гаража в кухню, она тоже не пустила слезу. Возможно, Холли и заревела бы, не будь она так изнурена. Но усталость не оставила ей сил на то, чтобы расплакаться.

Поставив чемодан вертикально возле двери, Холли пересекла кухню и подошла к острову, на котором перед отъездом в Исландию оставила записку для Мэллори. Это была белая открытка с оттиснутым золотом словом «Благодарю». На развороте Холли нацарапала: «Спасибо за то, что присмотришь за домом», добавив несколько коротких инструкций по поливу своих самых капризных комнатных цветов. А еще Холли вложила в открытку хрустящую пятидесятидолларовую купюру. «Побалуй себя чем-нибудь, пожалуйста», – приписала она. Но Мэллори баловать себя не стала. Деньги все еще лежали на острове рядом с конвертом, как будто она поразмышляла с секунду, взять их или не брать, а потом положила назад.

Тяжело вздохнув, Холли наклонилась и прижалась лбом к холодной поверхности острова. Она была настолько истощена, что почти не представляла, как в одиночку распакует чемодан в своем огромном пустом доме. Перед глазами всплыл образ полицейской Гусмундсдоттир, там в Исландии. «Интересно, а что она испытывает после большого прорыва в расследовании?» Сама Холли исчерпала последние силы, чтобы не закрыть глаза и не осесть вконец размякшей на пол.

Так она простояла почти пять минут – безжизненная и безвольная, со лбом, прижатым к столешнице острова. Как вдруг в другом конце дома затрезвонил дверной звонок. На долю секунды Холли решила: «Да черт с ним. Не буду отзываться». Но вместо этого подняла голову.

Двинувшись к двери, Холли постаралась пригладить волосы. Это была бессмысленная попытка, потому что на голове у нее была сальная мочалка из-за слишком короткого сна и слишком сильной рециркуляции воздуха в салоне самолета. Бросив взгляд на свое отражение в зеркале в прихожей, Холли едва себя узнала: такой растрепанной она выглядела. «А если за дверью Ник? – пронеслось у нее в голове. – Что он подумает? Проникнется ко мне жалостью или почувствует отвращение?»

Но это оказался не Ник. На переднем крыльце Холли стояла Мэллори. В одной руке она держала бутылку вина, а на другой покоился, как ребенок, букет цветов.

– Отлично, – с явным облегчением заявила подруга. – А то я опасалась, что ты еще не доехала до дому.

Холли кивнула, но сформулировать адекватный ответ не смогла. По-видимому, Мэллори это поняла: не дожидаясь приглашения, она переступила порог.

– Это Куп настоял, чтобы я принесла тебе цветы, – кивнула Мэллори на букет. Купер был ее мужем и необыкновенно вдумчивым и заботливым парнем. – А я подумала, что ты предпочтешь вино.

На это Холли ответила слабой, но искренней улыбкой.

На кухне она, порывшись в ящике со столовыми приборами, отыскала штопор, а Мэллори извлекла из-под мойки вазу.

– Ты не взяла деньги, – сказала Холли, кивнув на гладкую, несмятую банкноту на столешнице.

Мэллори наморщила нос:

– А ты думала, что я возьму?

– Я бы взяла.

– А я в это не верю.

Холли с секунду поразмышляла над словами подруги. И решив, что Мэллори права, отхлебнула большой глоток розового вина. Оно еще было холодным. Закрыв глаза, Холли посмаковала вкус пузырившейся на языке жидкости и только потом проглотила ее.

– Я, правда, не представляю, как беременные умудряются воздерживаться от вина целых девять месяцев, – заявила она. – По мне, так это чистое безумие.

Мэллори ничего не сказала. Открыв глаза, Холли перехватила ее странный взгляд. Подруга смотрела на нее так, словно изучала перекрашенную комнату, пытаясь понять, нравится ей новый цвет или нет. И Холли вдруг ощутила неловкость, какую редко испытывала перед подругой. Она поспешно отвела глаза, вперив взгляд в бокал с вином.

– Знаешь, – сказала Мэллори, поставив свой бокал на стол. – Это нормально – грустить. Или злиться. Эмоционировать как угодно. Ты не можешь реагировать на все спокойно после того, что пережила.

Холли поискала в вине то, чего найти там не могла – она это сознавала. И вновь подумала об Алабаме, вспомнила ее лицо при их последней встрече. Алабама ничего не значила для нее. Ровным счетом ничего. Она была никем и ничем. И тем не менее ее лицо теперь преследовало Холли. И грозило преследовать до конца ее жизни.