Итак, муж двоих умчался с подлюкой женой за номером раз в даль темную, якобы навсегда забытую, а именно в Коньково, мать его сити, в похабнейшую ресторашку азербайджанского содержания, а затем в квартиру ненавистной тещи, у которой в свое время нахапал денег взаймы, но по простоте душевной отдать забыл.
Все последующие ходы были известны: рыдания, страдания, охи и ахи, я тебя никогда не забуду, но пути наши разошлись навсегда, ты хотела денег, а я вот взял и подобрал (вопрос, из каких таких темных, пропахших перегаром киношных глубин) себе общаковую сиротинушку, и я век теперь буду ей верен, точка.
Жена же новая, работящая, щекастая, протертая киношным мужичьем толстушечка с вечным бокалом пивасика на фотографиях, держит связь, думается ей, контролирует своего болезного, и он, все же муж в законе, одной рукой пишет эсэмэски (эх, сохранить бы сей документ для истории на предмет изучения природы грамматических ошибок и обыкновенной лжи всех мужиков планеты Земля своим вмиг разлюбленным женам), другой жмет к раздвоившемуся сердцу свою красавицу, подлюгу вероломную. Страсти накаляются, у подлюги уже нет глаз от слез, стерлись глаза, на это блистательное лицо китайского пчеловода в ужасе посматривают знакомые официантки, то и дело принося бумажные салфетки. О ужас, ужас, позор возвращения, прощания и нового, неотвратимого и овеянного самым большим и глубоким чувством брака каскадера и киношной обслуги.
Однако дело близится к утру, гримерша должна уже подъехать, касатик точит коньки, дабы убраться к себе в Выхино и не быть замеченным ни в чем противоестественном на первой неделе нового священного союза. Время, то бишь вечный помощник прелюбодеев, исходит на нет, а окончательная точка прощания так и не поставлена. Разумеется, не забываем о драматургии, финал – это самая главная часть, и этот финал без всяких прикрас происходит у них совершенно неподалеку, в квартире тещи, якобы зашли туда еще поплакать и вздремнуть обнявшись. Финал был точен, впечатляющ и прекрасно драматичен, как последний аккорд композитора Моцарта в «Реквиеме». Выяснилось, никакие пластины в челюсти процессу финала помешать не могут.
Дальше события убыстряются: муж двоих в панике рыщет по комнате, с космической скоростью натягиваются штаны, носки, рубашка, теряются документы, ручки, ключи… Все, любезный за дверью, он уже в лифте, страшно, о как страшно после содеянного бежать отсюда, как будто ничего и не было. Забыть это проклятое точеное лицо с невинными заплаканными глазами… Забыть, туда, в свой свонявшийся гримваген, к тому спешить скорее, что должно народиться когда-нибудь, пока очень не скоро.
Сбежал. Казалось бы, пьеска сыграна, дешевый такой водевильчик. Любимый чужой муж уже там, как выяснилось, отправляет на утренную халтуру неспавшую, нежравшую свою добытчицу. Писака даже немного завидует ей: ну надо же, какое здоровье, какое исполинское стремление содержать своего мужчину, пока тот, не забываем про пластину, находится в весьма плачевном состоянии…
Но! Актрисе не спится, как всегда. Она тут же, покидав манатки в сумешку, закрасив засосы на шее и прочие атрибуты недозволенного, а оттого еще более сладкого греха, ныряет в машину и рулит в Выхино раз и навсегда порушить этот круг, и, кроме того, не будь она стерва первозданная, мечтает открыть глаза киношной обслуге на то, как нехорошо воровать чужих мужчин и что за это бывает.
То есть мечтает, как бы между делом вломить той между ее пропитых дряблых щек по первое число. Приезжает. Побоища не вышло. Гримерша уже с утра кого-то где-то малюет. Дверь ей благостно открывает готовый ко всему супруг. Дальше по наезженному кругу: он – она моя жена, ждет моего ребенка, я тебя любил семь лет, а вот теперь ненавижу, ненавижу, будь ты проклята, сучара, я весь седой из-за тебя, никакой молодости, подлюка, одни твои измены; она – я тебя люблю, люблю, но прости, прости; дальше он – ну не надо так, не плачь, у меня сердце разорвется, хватит; звучит Моцарт и плавно стекает к своему помпезному финалу.
Прощаются опять же у ресторана. Там он ее кормит, не стесняясь никого, плевать он хотел на все сплетни – цветок жизни, что с него взять.
Засим надо бы попрощаться с этой темой, запереть на семь замков, чтобы не страдало, не билось, не кровоточило. Любовь, даже хиленькая, так быстро не умирает, и у второй в данном случае предавшей половины тоже.
Нет, конечно, ничем страшным дела эти не закончились. Подозреваю, что мой бывший любимый по-прежнему влачит жалкое существование, и его новая жена вторит ему, так никого и не родив, что естественно для данного пламенного союза двух профессиональных лжецов.
По крайней мере в тот последний раз, когда она мне звонила, видимо ощущая смутную тревогу, голос у нее был пьян и надрывно печален. Зажимая в уголке тонкого рта сигарету, она что-то озлобленное бубнила мне посреди ночи, и музыка преисподней лилась и лилась в морозное осеннее пространство, одевая этот мир в декорации к страшной детской сказке с плохим концом.