— И дело не в ком-то другом, как ты мог подумать. Дело во мне. В моих ощущениях. Я так привыкла жить под постоянной опекой, вниманием и отсутствие проблем, что, оставшись одна, поняла, что не приспособлена к этой жизни. Сначала я была папиной дочкой, потом вышла замуж за тебя, и все бытовые обязанности легли на твои плечи. А что делала я? Пользовалась? И даже после развода мои проблемы продолжаешь решать ты, — замолкаю, погружаясь далеко в себя. — Чем ты питался вообще? Как мы не умерли с голоду?
Леон хмыкает. Горько. Ему есть, что сказать, но он молчит, давая возможность высказаться мне.
— Я так фанатично хотела ребенка, совершенно не задумываясь, а какая я буду мать?
— И опять тишина. Только дышать стало трудно, душно.
— Как так получилось, что после того вечера мы не помирились, а развелись? — теперь Леон смотрит на меня, а я вывожу узоры на светлом паласе.
— Наверное, мы оба к этому пришли, — пожимаю плечами. — Знаешь, а я ведь ждала, что ты придешь, ну или хотя бы позвонишь. Как обычно.
— Да, я всегда первым приходил мириться. Но в тот раз что-то щелкнуло, и я решил, что, если ты сама позвонишь, я вернусь.
— Но я не позвонила…
— Не позвонила…
Как же так мы заигрались?
Ждали друг от друга первых шагов навстречу, а в итоге пришли к разводу. Почему ядовитая гордыня взяла верх над разумом и победила? Почему мы вечно ждем от кого-то внимания, при этом забывая это внимание дарить? Не чужим, а близким, родным людям.
— Та ночь, она ведь что-то значит? — он смотрит на меня глазами, полными горечи и невысказанной боли. Меня и саму разрывает на части, но я намеренно подавляю в себе эмоции.
Я обещала. Себе обещала.
— Конечно, значит. Мы не чужие друг другу, и после развода прошло мало времени. Мы спутали чувства за привычку. А потом, вспомни, что было потом. Мы снова ругались.
— Это не привычка, — качает головой. — С моей стороны всё было по-настоящему.
— По-настоящему? — не выдерживаю я. Бедное мое сердечко, оно стонет, разрываясь от боли. — Так почему ты меня отпустил? Почему согласился на этот чертов развод? — ору ему прямо в лицо. — Я думала в нашем доме ты тот самый фундамент! Куда подевалось твое хваленое здравомыслие и рассудительность?
— Хотел проучить, чтобы никогда не смела бросаться словами о разводе.
Что?
Проучить?
Хотел проучить меня, а наказал нас?
— Проучил? Ну спасибо, теперь я действительно запомню этот урок, — я опускаю голову и, как умалишённая, раскачиваюсь из стороны в сторону.
Идиоты, ну какие же мы оба идиоты.
— Иди сюда, — Леон приподнимает руку, приглашая под свое уютное крылышко.
Меня не надо долго уговаривать, ведь эта боль наша общая и разделить мы ее должны вдвоем, а потом отпустить. А еще я хочу побыть в тепле его рук, вдохнуть любимый мускус с сандалом, запомнить и глубоко спрятать, чтобы потом, когда нахлынет, вспоминать…
Я обнимаю его, крепко прижимаясь к горячей груди, а он гладит меня по волосам, словно маленькую девочку. Слышу, как неистово колотится его сердце, чувствую, как подрагивают его руки. Поднимаю голову, и мы встречаемся взглядами. Облизываю соленые от слез губы и вижу влажные, воспалённые его глаза. В них столько муки, страдания, печали и скорби, что хочется закусить губу и выть, выть…
— Прости, — тихо шепчет, прижимаясь своим лбом к моему.
— Прости, — отвечаю я.
Мы сидим вот так в обнимку еще долгое время: я тихонько плачу, он тихонько гладит меня по волосам, успокаивая, прощаясь, отпуская…
— У меня ничего не было с Алиной. И ни с кем. Хочу, чтобы ты знала.
А я знаю.
Сейчас наши чувства настолько обнажены, что невозможно не верить в их искренность. Для нас обоих это важно.
— Спасибо, — облегченно выдыхаю я.
Я чувствую, как его руки отпускают, чувствую, как он поднимается, слышу, как ударяются ключи о столешницу, слышу, как обувается, слышу, как уходит…
А я падаю, падаю, падаю…
Это конец, да?
Это он?
Эй, стрелка, где ты там, черт тебя подери?! «Не останавливайся!» — кричит моя стонущая душа.
Тик-так, тик-…………..
24. Леон
— Саш, присядь, хватит суетиться, — Максим пытается ухватить жену за руку, но та ловко увиливает и озорно смеется.
Не представляю, как она вообще передвигается с таким животом, при этом оставаясь потрясающе выглядеть. Точно Макс говорит — настоящая ведьма.
— Сколько еще? — киваю на огромный беременный живот Сашки.
— Да вот уже, пора, — разводит руками. — Сил больше нет, — наигранно хнычет Рыжуля, бережно поглаживая свой круглый живот.
— А там точно одна девочка? — спрашиваю я. Ну реально, живот просто огромный, хотя Саша сама такая миниатюрная.
— Папа говорит, что там будущая пловчиха, — встревает рядом сидящий Никитос.
— Что? — возмущается Сашка и округляет глаза. — Ты издеваешься? — подлетает к Максу, уперев руки в бока и перекрывая своим животом доступ к телевизору.
— Почему? Нет. Будет олимпийской чемпионкой, — удивляется Макс так, будто это само собой разумеющееся.
— Во-о-от с такими плечами, — разводит широко руки, — и такой малю-ю-юсенькой головкой? — соединяет большой и указательный пальцы. — Ну уж нет. Она — девочка, Филатов, — воинственно топает ногой подруга.