Идеальный мир

Макс вышел из машины, и осмотрелся. Он знал это место. Раньше здесь был военный аэродром. Сейчас, судя по всему, территория с невзрачным, приземистым зданием чуть поодаль и несколькими ангарами позади него, находилась в частных руках, и назначение её было неизвестно. На многих участках лётного поля виднелись островки с густо поросшей на них тут и там буро-зелёной, выгоревшей травой. Небольшая площадь бывшего аэродрома была обнесена разнородным забором. Со стороны пустынной дороги, откуда он приехал, слева и справа от ворот, широким, пыльно-серым частоколом, спускались и поднимались по неровному склону бетонные плиты, которые вдалеке, насколько Макс мог заметить, сменяла армирующая сетка. И бетонные плиты, и сетка оказались снабжены сверху сигнализационным ограждением. А вот это было гораздо хуже, чем камеры слежения, которые майор заметил ещё раньше, установленные сразу на нескольких опорных столбах, под разным углом, а также над самими воротами. Проехать на машине или пробраться незамеченным на огороженный участок с другой стороны, нечего было и думать. Слева зеленело совсем юными кукурузными побегами огромное поле, полого спускающееся в неглубокий, но растянутый перпендикулярно дороге, вдоль всего огороженного участка овраг, а справа, на рыхлой, заваленной буреломом волнообразной поверхности располагалась густая, малопроходимая лесополоса. В некотором отдалении от неё, выглядевшая точно такой же запущенной, как и сам аэродром находилась военная база, на которой однажды он уже был. Вот почему, чем дольше он тут находился, тем больше это место казалось знакомым. Это было лет пятнадцать-шестнадцать назад, на заре его армейской службы и тогда вся эта местность, да и сам ландшафт, выглядели совсем по-другому. В то время они, зелёные лейтенанты, вновь назначенный командный состав отрядов специального назначения, проходили здесь учения.

Он решил лишний раз не привлекать к своей особе внимания, вернулся к машине, и намеренно демонстрируя, что уезжает, отъехал на приличное расстояние. Затем оставив машину у обочины, достал из багажника рюкзак, и пешком, через лесополосу, проскочив по касательной учебную базу, вернулся к аэродрому, стараясь держаться около деревьев и не выходить из-под их укрытия. После этого Корвин накинул маскировочный халат, достал из рюкзака армейский бинокль и, утопая по щиколотку в глинистой, рыжей почве, поднёс его к глазам.

Размётка и сигнальные огни, с этой стороны, по крайней мере, почти не просматривались. Ангары были наглухо закрыты, а на самом поле не наблюдалось ни одного самолёта или вертолёта. Но, несмотря на всю эту внешнюю заброшенность, территория была явно обитаема. Ему были хорошо видны посадочные прожекторы, необходимые для успешного приземления воздушного судна в ночное время, к тому же, поросшую бурьяном взлётную полосу, которую Максу удалось разглядеть слева, несомненно, использовали по назначению. Хотя он и не смог с этой позиции выяснить что-то более конкретное и узнать, например, как часто это происходило. Но самое главное, он сразу заметил, как в одном из маленьких окошек серого, унылого, с почти плоской крышей здания, загорелся тусклый, желтоватый свет, приглушённый спущенными жалюзи.

– Вот она моя цель, – глядя на это узкое, слабоосвещённое окно, – прошептал Макс, убирая бинокль, ввиду его полной бесполезности из-за наступающей темноты. – Вот кому я смогу задать вопросы, сразу, как только найду способ проникнуть на территорию. А я его обязательно найду, – добавил он уже про себя.

Постепенно наползала плотная и неприятно ощущаемая всеми органами чувств темнота. Словно она была материальной и имела массу, вкус и запах. От влажной земли, где замерев в абсолютной неподвижности, внимательно всматриваясь и вслушиваясь, готовясь уловить нехарактерные звуки окружающей его обстановки находился Макс, тянуло пряной сыростью. В воздухе не было ни малейшего движения. Стояла напряжённая, словно затаившаяся тишина. У майора Корвина, абсолютно неотличимого от кряжистого клёна, к которому он прислонился, возникло стойкое ощущение, что это оцепеневшее молчание, и неумолимо надвигающаяся ночная темнота, и этот лес, и умолкнувшие до утра птицы и биение неизвестной ему, находящейся в отдалении жизни, и даже те приглушённые, едва различимые звуки, что доносились до его чуткого уха, всё затаилось в каком-то едином порыве, словно в старой игре «замри», и точно так же, как он сейчас, к чему-то жадно прислушивается.