Идеальный официант

Достаточно было кивка или едва заметного жеста, чтобы понять, что гость хотел бы завершить беседу, и тогда уже забота служащего — в подобающей форме, без излишней поспешности, но и без ненужного промедления на этот сигнал отреагировать. Такому умению ты выучиваешься после нескольких неизбежных промахов, на собственном опыте и в меру природной способности понимать ближнего. Здесь все зависело от тебя самого, только ты сам мог развить в себе способность угадывать пожелания гостя.

Чаще всего одинокие постояльцы затевали разговоры за столом — с официантами. Невзначай перебросившись с ними несколькими словами, легче всего было продемонстрировать свою наигранную непринужденность, призванную скрыть от других гостей собственную беззащитность, вызванную отсутствием спутников. А любознательным официантам эти встречи давали возможность поговорить с людьми, принадлежавшими к другому миру, о котором официанту желательно было знать как можно больше, ведь все это помогает ему вникнуть в тонкости того, как следует прислуживать тем, кто чувствовал себя как рыба в воде в этом другом мире. Чем лучше ты знаешь их привычки и распознаешь их условные знаки, тем быстрее и лучше ты будешь исполнять их желания.

Если же в редких случаях официантов побуждали к откровенному разговору на личные темы, то в качестве исключения они это себе позволяли. Дирекция, если и замечала что-либо, великодушно смотрела на все это сквозь пальцы. Как правило, разговор с официантом начинали с вопроса, откуда он родом и сколько ему лет, затем с пристрастием расспрашивали, как он стал официантом, какие у него планы на будущее, есть ли семья, предполагает ли в будущем жениться или нет, любопытство скрывалось под маской деловитой вежливости. Если задавались такие вопросы, на которые официанту не к лицу было отвечать откровенно, от него требовался особый навык, чтобы не покраснеть, но главное — ни в коем случае нельзя было, чтобы задрожали руки, нельзя было ничего уронить или пролить, громкий смех тоже был неуместен; нет, за это не увольняли, но это был достаточный повод для нареканий со стороны дирекции, после чего ты попадал под постоянное неусыпное наблюдение.

Всему этому учишься быстро; Эрнест, а за ним и Якоб научились этому с ходу, освоили, что называется, между делом, и практически всегда за это полагалось вознаграждение, ведь перед тем, как уехать, одинокие постояльцы расточали щедрые чаевые, а бывало, текли и слезы. Да-да, Эрнест видывал и слезы, одни их пытались скрыть, другие плакали не таясь, слезы он видел не только в глазах того холостяка-бельгийца — ни имени, ни лица его он не помнил, не забыл только тяжесть потного тела бельгийца, господина уже в годах, как говорится, un home d'un certain age, приближенного ко двору, его чаевые Эрнест принял с благодарностью, не отказал, ему стыдиться здесь было нечего. Видал он и светлые, холодные слезы вдов, вызванные вовсе не предстоящей разлукой с каким-то конкретным человеком и уж подавно не расставанием с мелкими служащими отеля, а разлукой вообще, потому что любое прощание, любая перемена означает конец: конец — лету, конец — приятным вечерам на террасе, конец — прогулкам к каскадам на реке Гисбах, конец — комфортным поездкам по озеру Бриенцерзее в Интерлакен, конец — летнему гостиничному времяпрепровождению, ведь то, что начнется после гостиничного лета, будет куда страшнее здешнего одиночества. Ведь и там, куда они возвращаются, их никто не ждет, во всяком случае не ждет с нетерпением, с безграничным запасом нежности, а ждет будничная возня, продолжение обыденной жизни, надоевшая прислуга. Но об этом гости говорили разве что намеками. Кому охота слушать про чужие дрязги? У большинства хватало такта, чтобы не посвящать служащих отеля в свои неприятности, причина которых крылась, быть может, именно в том самом благосостоянии, о котором менее состоятельные люди только мечтали.