Идеальный парень

– Ты когда-нибудь занимался сексом в парике?

Он посмотрел на меня с недоумением.

– Нет, потому что эти парики очень дорогие, очень неудобные, и к тому же я должен носить свой парик на работе.

– Ой. – Я попытался придумать другой вопрос. Но в голове крутилось только: «А ты занимался сексом в своей мантии?», но этот вопрос был ничуть не лучше предыдущего.

– Обычно люди спрашивают меня, – продолжил он, словно был единственным актером в пьесе, который выучил свою роль, – как я живу после того, как отпускаю на свободу насильников и убийц.

– Вот это хороший вопрос.

– Мне ответить на него?

– Судя по всему, тебе не хочется этого делать.

– Дело не в том, чего я хочу. – Он сжал челюсти. – А в том, не сочтешь ли ты меня беспринципным стяжателем, если я не стану тебе отвечать.

Я сильно сомневался, чтобы его – или кого-либо еще – особенно волновало мое мнение: хорошее, плохое или индифферентное. Но я взмахнул руками, словно говоря: «Давай, валяй!», и добавил:

– Думаю, тебе все-таки лучше ответить.

– Если кратко, то система судопроизводства далека от совершенства, но ничего другого у нас нет. Исходя из статистики, большинство людей, которых я защищаю в суде, действительно виновны, так как полиция в общем-то неплохо справляется со своей работой. Но даже преступники имеют право на добросовестную защиту в суде. И я… я являюсь ярым сторонником этого принципа.

К счастью, во время этого монолога, которому не хватало только волнующей музыки фоном, чтобы подчеркнуть весь его драматизм, мне подали великолепный пирог. Говядина в его начинке буквально таяла во рту, а корочка из теста была совсем тонкой и хрустящей.

– Ого… – Я оторвался от пирога и встретился с невероятно жестким и холодным взглядом Оливера. – А ты прямо очень яростно защищаешь свою позицию.

– Я просто понял, что важно быть честным с самого начала. Ты должен знать, кто я, чем занимаюсь и каковы мои убеждения.

В эту минуту я заметил, что он почти не притронулся к своей… свекле? Кажется, это была она. Свекла с другими благородными овощами. Руки Оливера лежали на столе и были так крепко сцеплены, что костяшки побелели.

– Оливер, – мягко сказал я, осознав вдруг, что никогда прежде не называл его по имени, и удивился тому, каким сокровенным было его звучание. – Я не считаю тебя плохим человеком. И ты должен понять, что мои слова не стоит принимать близко к сердцу. Достаточно взять любую газету или забить в «Гугле» мое имя, и ты поймешь, что за человек я.

– Я, – он снова смутился, но теперь уже по другой причине, – я знаю про твою репутацию. Но раз уж мы с тобой решили познакомиться, Люсьен, я предпочел бы, чтобы ты сам мне обо всем рассказал.

Черт. Только этого не хватало. Интересно, насколько это сложно: понравиться другому парню так, чтобы он захотел встречаться с тобой хотя бы несколько месяцев, но не позволить отношениям зайти слишком далеко, чтобы потом не сходить с ума, терять сон и не рыдать на полу ванной в три часа утра?

– Так вот, для начала, меня зовут Люк.

– Люк? Как жаль, ведь Люсьен – такое красивое имя.

– Только не выговаривай это имя с английским произношением, как «Лушен».

– Нет, что ты. – Он поморщился. – Тебе больше нравится, как говорят американцы – «Лушан»?

– Нет. Только не это. Моя мать – француженка.

– А, тогда все-таки Люсьен. – Его произношение было идеальным, он даже немного смягчил последний слог, а затем улыбнулся мне – я впервые увидел, как он по-настоящему улыбается, и меня поразило, какой очаровательной была его улыбка. – Vraiment? Vous parlez français?[18]

Дальнейшему не было никаких оправданий. Возможно, я просто хотел, чтобы он продолжил вот так улыбаться мне. И, сам не зная почему, сказал:

– Oui oui. Un peu[19].

А потом, к моему ужасу, он начал шпарить по-французски так, что я не понял ни слова.

Я изо всех сил попытался вспомнить что-нибудь из школьного курса французского, по которому у меня была твердая двойка.

– М… м… Je voudrais aller au cinema avec mes amis? Ou est la salle de bain?[20]

С потрясенным видом он указал в сторону туалета. Мне пришлось встать и пойти туда. Когда же я вернулся, Оливер тут же выдал мне:

– Выходит, ты совсем не говоришь по-французски?

– Нет. – Я повесил голову. – Когда я был маленьким, мама разговаривала со мной и по-английски, и по-французски, но я так и остался упрямым одноязычником.

– Зачем же ты тогда это сказал?

– Я… даже не знаю. Наверное, думал, что ты тоже не знаешь французского.

– Ты думаешь, я бы стал говорить, что знаю французский, если бы это было не так?

Я засунул в рот кусок пирога, едва умещавшийся на вилке.

– Ты прав. Это ужасно глупо.

И снова наступила тишина. Если оценивать ее по шкале от «неловкой» до «гнетущей», я бы сказал, что она была просто неприятной. Я совсем не знал, что мне делать. Было ясно, что я разрушил всю интимность обстановки, и стало очевидно, что мои шансы стремятся к нулю.