Зачем Пим делал это, Том? Это был его собственный выбор. Его собственная жизнь. Никем ему не навязанная. Когда угодно он мог заорать «нет!» и тем удивить себя самого. Но этого не произошло. Он попал в эту трясину, а после все было уже кончено и предопределено навеки. Зачем пренебрегать предопределением и удачей, спросите вы, счастливой наружностью, покладистым характером и природным добросердечием, коль скоро всему этому можно было найти хорошее применение? Зачем называть своими друзьями группу унылых и угрюмых людей чуждого происхождения и мировоззрения, втираться к ним в доверие, расточая улыбки, и всячески стараться быть им полезным — ведь никакого блеска и привлекательности в университетских левых к тому времени не осталось — поверь мне: Берлин и Корея навсегда покончили с этим — неужто лишь затем, чтоб иметь возможность предавать? Зачем просиживать целые ночи в пивных в обществе хмурых провинциальных девиц, глядящих на тебя исподлобья и щелкающих орешки, не имеющих себе равных в вопросах политэкономии, и, выворачиваясь наизнанку, усваивать их мировоззрение, и губить здоровье дымом дешевых сигарет, с яростной готовностью соглашаясь с тем, что все приятное в жизни есть стыд и позор? Зачем разыгрывать с ними преподобного Мерго, разрешая им глумиться над твоим буржуазным происхождением, унижаясь, радуясь их порицанию и так и не добиваясь отпущения грехов? — неужели лишь затем, чтобы после кинуться и одним махом перевесить чашу весов серией не совсем точных докладных обо всех событиях прошедшей ночи? Мне ли не знать! Я делал это сам и заставлял делать других, всегда будучи изумительно последовательным и убедительным в своих доводах. Во имя Англии. Чтобы свободный мир ночами мог спокойно почивать в своей постели в то время, как тайная стража хранит его и грубо, по-солдатски заботится о нем. Во имя любви. Чтобы считаться хорошим парнем и хорошим солдатом.
Фамилия Эйби Зиглера (как бы она ни писалась — через «з» или через «с») маячила, четко выделяясь заглавными буквами на каждом левацком плакате или бюллетене, развешиваемом в университетском общежитии. Эйби был долговязым и прокопченным трубочным дымом сексуальным маньяком, помешанным на собственной популярности. Единственной его мечтой в жизни было добиться того, чтобы его заметили, и редевшие ряды леваков он посчитал самой легкой дорогой к этой цели. Существовали десятки безболезненных способов, какими Майкл и его люди могли получить сведения об Эйби, но им надо было использовать Пима. Великому шпиону пришлось пешком проделать весь путь до Манчестера лишь за тем, чтобы отыскать фамилию Зиглера (или же Сиглера) в телефонном справочнике. Это было его первое крупное задание, а там пошло и пошло. «Это не предательство, — твердил он себе, уже барахтаясь в Майкловых сетях, — это нужное дело. Эти оголтелые парни и девушки в шарфах с обозначением колледжей и смешным провинциальным выговором, которые называют меня „наш буржуйский дружок“ и хотят разрушить общественный порядок собственной страны».
Во имя своей родной страны, как бы сам он это ни называл, Пим отправлял конверты и запоминал адреса, распоряжался на сходках и собраниях, шагал в невеселых уличных процессиях, а после записывал имена участников. Во имя родной страны он не гнушался никакой лакейской работой, лишь бы заслужить похвалу. Во имя своей страны или же во имя любви и ради майклов он допоздна простаивал на перекрестках, навязывая неудобочитаемые марксистские брошюры прохожим, которые в ответ лишь советовали ему лучше отправляться в постель. Неразошедшиеся экземпляры он кидал в сточную канаву, а в партийную кассу вносил собственные деньги, так как гордость не позволяла ему просить денег у майклов. И если время от времени, когда он засиживался допоздна за своими скрупулезными докладными о действиях потенциальных революционеров, перед глазами его внезапно возникала тень Акселя и в ушах раздавался его крик: «Пим, подонок, где ты там прячешься?» Пим всегда мог отогнать его хитрым соединением собственной логики с логикой майклов: «Хоть ты и был моим другом, ты враг моей страны. Ты вредный элемент. У тебя не было паспорта. Извини».
— Какого черта ты якшаешься с этими красными? — спросил однажды Сефтон Бойд ленивым сонным голосом: он лежал, уткнувшись лицом в траву. Они отправились на его спортивном автомобиле позавтракать в Годстоу и валялись теперь на лугу, над плотиной.
— Кто-то говорил мне, что видел тебя на собраниях некой группы. Ты произносил там сногсшибательную речь, громя безумцев-поджигателей войны. Откуда взялась еще эта группа?
— Это дискуссионный клуб под председательством Дж.-Д. Коула. Ориентируется на социалистическую перспективу.
— Они педерасты?
— Вот уж не знаю!
— Лучше ориентируйся на что-нибудь другое. А еще я видел твое имя на плакате Секретарь социалистического клуба колледжа. Мне казалось, что тебе больше подходит «Грид».
— Хочу узнать все стороны жизни, — сказал Пим.