Идея государства. Критический опыт истории социальных и политических теорий во Франции со времени революции

Впрочем, эти аналогии можно объяснить тем, что для Краузе и Аренса, с одной стороны, для Фулье – с другой, Шеллинг был общим источником, из которого они черпали принципы своей метафизики, а следовательно, и принципы своих социальных и политических теорий. Влияние Шеллинга, заметное в первых работах Фулье, не исчезает и впоследствии. Широкообъемлющая и в то же время туманная мысль Шеллинга породила как теократический абсолютизм Сталя, так и полулиберализм этикоорганической школы.

Легко заметить, где расходятся эти ветви, выросшие из одного ствола. Школа абсолютистов следует логике своего принципа, этикоорганическая противится логике своего и постоянно контролирует вытекающие из него следствия. К игре блестящей и очаровывающей диалектики, которая извлекает из принципов все, что угодно, и ведет ослепленного читателя окольными путями, нередко приводящими его к отправному пункту, так, что после продолжительного путешествия он в конце концов остается почти на том же месте, – у Фулье присоединяется сознательное стремление постоянно держаться настороже против абсолютизма и предвзятое намерение отвести свободе место в социальной и политической жизни, независимо от хода исследования.

Идет ли дело об основах права или о природе общества, мы всегда встречаемся с одним характерным приемом. Признавая известный принцип, но не принимая его следствий, Фулье вносит от себя предпочтение, пожелание, чтобы нечто было так, а не иначе. При всяком удобном случае в его книгах встречаются формулы, подобные следующим: «Я не могу допустить, чтобы истинный либерализм сколько-нибудь опасался знания»[2054] или «Естественная история, правильно истолкованная, оправдывает тех, кто ищет прогресса солидарности путем развития свободы»[2055], или еще «В интересе социального организма стать договорным»[2056] и проч. Число таких примеров легко можно было бы увеличить.

Подобно многим философам нашего времени, Фулье не решается расстаться ни с одной из великих гипотез, руководящих современною мыслью. Но именно потому, отказываясь с самого начала исключить хоть одну из них, а следовательно, сделать выбор какой-либо одной предпочтительно перед другими, он принужден постоянно выбирать в подробностях. По выбору он делает государство единственным судьей своих обязанностей, по выбору отказывает индивидууму в праве, соответствующем обязанности государства, по выбору приписывает индивидуальному сознанию коллективный характер вместо того, чтобы приписать коллективному сознанию индивидуальность.

В этом обнаруживается коренной недостаток метода, а также его полное бессилие положить конец кризису, возникшему в значительной степени именно вследствие шаткости умов, вследствие их неспособности или нежелания следовать в своих выводах одному раз установленному принципу и при помощи последнего прийти к единственно возможному для нас достоверному положению: тому, которое вытекает из полной логической устойчивости наших мыслей.

II

Политические и социальные труды Ренувье распадаются на две части[2057]: одна излагает, другая критикует и полемизирует. Обе части неразрывно связаны друг с другом и чрезвычайно тесно соединены с системой философа. Если сравнить абсолютную, строгую логичность мысли этого философа с только что рассмотренными нами амальгамами и противоречивыми построениями, то получается очень приятный контраст. Еще больше удовлетворения доставляет метод, применяемый Ренувье, так как, примем мы или отвергнем его общее миросозерцание, он дает нам орудие, позволяющее решить интересующую нас проблему.

Доктрина Ренувье представляет, в сущности, реакцию против реакции: реакцию во имя возвышенного индивидуализма XVIII века против тех теорий, которые в течение ста лет разрушают его, а равно и против тех, которые под предлогом дальнейшего развития искажают и умаляют его[2058].