Идея государства. Критический опыт истории социальных и политических теорий во Франции со времени революции

Пьер Леру не всегда оставался на тех высотах, куда завлекли его эти две книги: он ближе рассматривал социальную и политическую проблемы. Бенуа Малон характеризует Пьера Леру как «мало поучительного» социалиста[790]. Выражение это довольно справедливо. Хотя Пьер Леру в значительной степени способствовал распространению чувства социального сострадания[791] и даже ввел во Франции самое слово социализм[792], тем не менее он не внес в эту доктрину ни очень крупного, ни очень оригинального вклада. Подобно сен-симонистам он сурово критикует политическую экономию английской школы[793]. Он яростно восстает против «финансового и промышленного феодализма»[794], против буржуазии[795]. Пролетариат и демократия для него – синонимы, и он не различает экономических требований во имя нужд пролетариата от политических требований во имя прав демократии.

Применение английской конституции во Франции кажется ему крупной ошибкой[796]. С другой стороны, он понимает верховенство народа не ходячим и не вульгарным способом. Он протестует против того, что называют «идолопоклонством перед чистой абстракцией»[797]. Все могут быть суверенами лишь в том случае, если между ними царствует согласие. Но такое согласие возможно не иначе, как при условии «повиновения общему разуму»[798]. В таком случае настоящим сувереном является сам разум. Однако согласие всех, даже под властью разума, может установиться лишь по воле каждого. Таким образом, суверен это в одно и то же время все, каждый и этот высший разум, заключающий в себе «знание и любовь». Отсюда формула: «каждый через всех, или все через каждого при помощи знания и любви»[799].

Новую религию, стоящую выше христианства, Пьер Леру находит не только в Человечестве, но старается отыскать в Демократии[800]. Религия Равенства, религия Человечества, религия Демократии – вот поэтому три формулы, могущие заменить друг друга. Нет ничего ошибочнее следующей излюбленной идеи либералов: нет ничего общего между политикой и религией[801]. Совершенно отсталым является требование разделить эти две области[802]. Кроме того, если бы даже такое разделение было возможно, то существовало ли бы оно на самом деле, было ли бы оно искренним? Разве наши представительные собрания со времени Конституанты делали что-либо иное, кроме провозглашения догматов? Что такое Декларация прав 1789 года и особенно 1793-го как не «религиозная система»[803]? Не существует двух царств: царства Кесаря и царства Божия. «Грядущее общество будет в своем единстве и Папою, и Императором»[804]. Что же нужно для этого? Нужно и достаточно, чтобы демократия осмелилась «сама помазать себя на царство»[805].

В подобного рода демократии правительство уже не будет стремиться отойти на задний план, уничтожиться. Пьер Леру отвергает отрицательную теорию государства. Ему кажется, что современное общество «стремится к восстановлению искусства управления». Он полагает, что государство представляет «образцовое создание той творческой или художественной способности, которую Бог даровал человеку»[806]. На практике Пьер Леру приходит к решениям, близким к коллективизму[807], хотя неопределенным и едва ли оправдывающим выводы, сделанные впоследствии его учениками[808].

Нечего, однако, изумляться тому, что у Пьера Леру нет ярких, односторонних формул. Его жизнь прошла в борьбе, но его гений был в высшей степени примирительным. Всегда и всюду он стремится к сближению и гармонии. В противоположность большинству своих современников, желавших быть новаторами и проявить оригинальность своих взглядов, он – человек традиции. Он старается держаться ее в своих произведениях[809] и охотно выдает свою мысль за окончательный результат философской работы прошлых веков[810]. Он приводит множество текстов, чтобы доказать не только верность, но и традиционность своих взглядов[811].

Враг новшеств, он в то же время и по тем же основаниям – враг крайних учений. Как мы уже видели, он принимает под свою защиту семью, отечество и собственность[812], хотя и понимает их по-своему. Пантеист по убеждениям, он старается отыскать такое определение Божества, которое не противоречило бы идее личного Бога[813]. Противник индивидуализма, он защищает свободу мысли и совести. Враг экономистов, он признает за их учением важную историческую роль, так как для освобождения от богословско-феодальной ассоциации и предотвращения возврата к старому порядку было необходимо провозгласить установленные экономистами принципы и свести правительство «к роли жандарма»[814]. Враг капиталистов, он защищает капитал[815].