Идем на восток! Как росла Россия

К отдаленным пастбищам родов, позже составивших Младший Жуз, Россия вплотную приблизилась задолго до того, еще при Иване Грозном. Поскольку сибирский Кучум был ставленником Бухары, а следовательно, врагом тогда еще единой Казахской Орды, знакомство началось мирно, и так оно пошло и дальше. Особо не общались, но и не враждовали, понемногу торговали, при нечастых конфликтах типа «кто у кого овец угнал» умели находить общий язык. Племянник казахского хана Ураз-Мухаммед, при неясных обстоятельствах оказавшийся в Москве, стал даже крупным вельможей, боярином, князем, а потом и ханом Касимовским, активно участвовавшим в событиях периода Смуты. Чем дальше продвигались первопроходцы на восток, чем ближе к Великой Степи вырастали их города – Гурьев на Яике, Тюмень, Тобольск, Томск в Сибири, – тем более нарастали объемы торговли, плотнее становились контакты, прочнее хорошие отношения – вовсе не потому, что русские и казахи были ангелами во плоти, но в связи с тем, что первые нуждались в безопасности караванных путей в Среднюю Азию, а вторые могли эту безопасность обеспечить. В 1717-м, незадолго до смерти, Тауке-хан даже обратился к Петру I с предложением принять российское подданство, но без выплаты ясака, без исполнения повинностей и при сохранении власти хана, то есть сугубо формально, мотивируя это тем, что времена трудные и без помощи за порядком на дорогах трудно уследить. Вмешаться всерьез Петр, еще далеко не завершивший Северную войну, конечно, не мог, но и цену вопроса он понимал отлично. А потому, высказав в письме князю Гагарину, генерал-губернатору Сибири, свое мнение («Всем азиатским странам и землям оная орда ключ и врата, и той ради причины оная орда потребна под Российской протекцией быть»), оставил решение на усмотрение князя. Гагарин же, имея в виду, что помощь казахам означает вражду с джунгарами, то есть срыв освоения богатых золотом и серебром берегов Иртыша, «без прямого государева указа калмыцкого владельца воевать не велел». Что на тот момент было разумно, а значит, правильно.

Однако ситуация менялась, и быстро. В 1715–1720-м, к неудовольствию джунгарских хунтайджи, Россия начала строительство Иртышской укрепленной линии, за которую «нойонам удачи» хода не было. Возникла цепь крепостей: Омская, Семипалатинская, Усть-Каменогорская, охраняемая новоучрежденным Сибирским казачьим войском. В новых условиях джунгары становились недругами, а их враги, напротив, друзьями. Поэтому, когда в 1730-м в Оренбурге получили письмо с предложением о союзе от Абулхаира, правительство Анны Ивановны ответило согласием. Разумеется, не на «военный союз», а на «покровительство», правда, на условиях предельно мягких и мало к чему, кроме лояльности, обязывающих. В сентябре 1731 года российский посол Тевкелев зачитал грамоту хану и его биям, а затем пояснил некоторые детали субординации в международных отношениях. С неделю поразмыслив, аксакалы, активно уговариваемые ханом, согласились, и 10 октября казахами была принесена первая в истории присяга на верность России. Младший Жуз получил гарантии помощи в случае, если джунгары атакуют его кочевья, а выигрышем лично Абулхаира стало признание Россией его пожизненного ханского статуса с передачей оного по наследству, что опрокидывало все степные понятия, ставя точку на принципах «лествицы» и выборности.

Можно ли назвать это «добровольным вхождением в состав»? Нет, конечно. По крайней мере, пока. Обе стороны ни о чем таком не думали, и в виду имели совсем другое, и на вечные времена не закладывались. Но у истории свои законы, и рыбка задом не плывет, да и какие варианты имелись у казахов? А никаких. Джунгары никуда не исчезли и исчезать не собирались, напротив, теперь они воевали, чтобы выжить, потому что Цины, вошедшие в зенит могущества, медленно вытесняли их из родных мест, вынуждая искать новые земли для поселения. И потому почин Абулхаира очень скоро подхватили и лидеры Среднего Жуза, гораздо более далекого от России, почти с ней не связанного и пока что интересующего ее куда меньше. Причем хан Абулмамбет, вернее, его кузен, еще не хан, но «сильная рука» орды султан Аблай, комбинировал вовсю. Уже успевший признать суверенитет Империи Цин, он в 1740 году, не уведомляя Пекин, присягнул и Петербургу, определив это как «политику между львом и драконом». И не прогадал. Всего лишь год спустя выгоды сделки стали очевидны. В очередном отчаянном вторжении джунгары опустошили Средний Жуз, одолев и даже пленив Аблая, затем ворвались в пределы Младшего… но когда их конница подошла к пограничной линии, русские власти сперва немного постреляли, проредив лаву, а затем, угрожая союзом с маньчжурами, заставили хунтайджи Галдан-Цэрэна не просто отступить, но вообще уйти из казахских степей. Сам Аблай, пробыв в плену около года, был отпущен благодаря дипломатическим усилиям оренбургского губернатора И. Неплюева и жесткости Карла Миллера, специального посланника Сената Российской Империи.