Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование

Позиция Азадовского, занятая им при первом допросе 19 декабря 1980 года, оставалась неизменной: он полностью отрицал какую-либо причастность к наркотику и продолжал обвинять милиционера Хлюпина, подложившего, по его убеждению, пакет с анашой. Все сокамерники были в курсе его ситуации, а потому, вероятно, оперативники, хорошо осведомленные о разговорах в камере, понимали, что вызывать Азадовского на допрос не имеет никакого смысла.

Именно в Кресты к нему пришел адвокат. Это был не обязательный адвокат, какой полагается каждому арестованному и каких на жаргоне именуют «положняковый», а не без труда найденный друзьями. Им оказался маститый ленинградский адвокат Семен Александрович Хейфец (1925–2012), который позднее, уже в 1990-е годы, слыл легендарным, а под закат жизни почитался в адвокатском сообществе едва ли не наравне с А.Ф. Кони: был награжден званием «Почетный адвокат России» и стал обладателем золотой медали имени Ф.Н. Плевако – высшей награды российской адвокатуры.

Но в тот момент Азадовский не слишком мог оценить талант Хейфеца – он имел с ним только одну-единственную (да, именно так: первую и последнюю) встречу 18 февраля 1981 года – при закрытии уголовного дела. Хейфец, который пришел на встречу со своей помощницей (Аллой Казакиной, выпускницей юрфака), был немногословен; никаких сведений с воли от него получить не удалось. Но составленные им ходатайства – они касались в основном истребования необходимых для суда материалов – были вполне профессиональными.

У других заключенных свидания с адвокатами происходили часто, и товарищи по нарам возвращались всегда со свежими сведениями, а то и сигаретами или жевательной резинкой. К Азадовскому же, судя по всему, адвокатов просто не допускали, тем самым лишив его права на защиту. Но и долгожданная встреча с защитником обернулась для него горьким разочарованием. Хейфец ничего не сообщил ему о Светлане, лишь его помощница вскользь упомянула, что та полностью признала вину. И еще одну фразу, что-то вроде: «Пытается и Вас выгородить, дала показания…» Это совпадало с тем, что Азадовский слышал от Арцибушева 19 декабря. Кроме того, он только теперь узнал, что его уголовное дело выделено в отдельное производство, что вообще не поддавалось никакому разумению.

Ни Хейфец, ни его помощница не сообщили Азадовскому самого главного, о чем они сами наверняка знали: что суд над Светланой уже назначен и что он состоится на следующий день – 19 февраля.

Конечно, Азадовский был не первым советским узником, попавшим в ситуацию полного неведения. Он, однако, не до конца понимал, что отсутствие вызовов на допросы и встреч с адвокатом – давно отработанная тактика: следователь, если ему это нужно, стремится лишить подследственного каких бы то ни было соприкосновений с «волей». Об этом свидетельствует Владимир Буковский:

Главное оружие следователя – юридическая неграмотность советского человека. С самого дня ареста и до конца следствия гражданин Н. полностью изолирован от внешнего мира, адвоката увидит, только когда дело уже окончено. Кодексов ему не дают, да и что он поймет в кодексах? Вот и разберись: о чем говорить, о чем не говорить, на что он имеет право, а на что – нет?

Следует сказать, что согласие адвоката Хейфеца защищать Азадовского порадовало далеко не всех. Особенно недоверчиво были настроены те, кто понимал суть процессов такого рода и что-то знал о них, хотя бы из собственного опыта. Ведь Хейфец был не только известным адвокатом, но и адвокатом с так называемым допуском, и с его именем связывались дела, в которых он не слишком помог своим подзащитным.

Об этой системе «допусков» пишет адвокат Дина Каминская (1919–2006), защищавшая в свое время таких именитых «врагов советского государства», как Владимир Буковский (1967), Юрий Галансков (1967–1968), Анатолий Марченко (1968), а потом лишенная статуса адвоката и вынужденная в 1977 году эмигрировать: