Идеология и утопия

Результатом этой двойной тенденции является то, что место прежнего фиктивного единства надвременного, тождественного самому себе «сознания вообще» (которое в действительности вообще не могло было быть выявлено в качестве подобного статического единства} все более занимает дифференцированный по историческим периодам, нациям и социальным слоям субъект. Представление о единстве сознания сохраняется и теперь (объект исторического исследования не распадается больше на множество не связанных друг с другом событий), однако теперь это – динамическое единство, единство становления. При таком понимании сознания становится возможным изучать историческую действительность, исходя, с одной стороны, из наличия единства и осмысленной взаимозависимости элементов сознания, с другой – из того факта, что здесь все следует рассматривать в рамках постоянного движения, что искомое единство, следовательно, может быть лишь динамическим, подверженным постоянным изменениям. Объектом изучения становится постоянное преобразование взаимосвязанных смысловых элементов; и хотя Гегель, быть может, достиг в этой области большего, чем кто – либо другой (впрочем, его понимание взаимозависимости, с нашей точки зрения, неверно, поскольку оно носит чисто спекулятивный характер), мы только теперь достигли той стадии развития, когда эта открытая философом теоретическая идея может быть применена в эмпирическом исследовании.

Решающим является для нас то, что оба этих отдельно рассмотренных нами направления в развитии понятия идеологии, которые в действительности обусловлены одной и той же исторической ситуацией, теперь все более сближаются и в своем внешнем проявлении. Понятие частичной идеологии объединяется с понятием тотальной идеологии. Непредвзятому наблюдателю это предстает в следующем виде: раньше противника упрекали в том, что он в качестве представителя определенной социальной группы в ряде случаев сознательно или бессознательно искажает истину. Теперь нападение на противника усугубляется посредством полной дискредитации структуры его сознания во всей ее целостности, отрицается даже возможность того, что он способен правильно мыслить. Будучи переведено в плоскость структурного анализа, это простое наблюдение означает, что раньше разоблачение происходило только на психологическом уровне, поскольку именно здесь выявлялись социально обусловленные источники заблуждения, теперь же деструкция подвергается дальнейшей радикализация, в орбиту нападения втягивается и ноологически-логическая сфера, причем посредством социальной функционализации уничтожается значимость высказываний противника и на ноологическом уровне. Тем самым достигается новая (и, быть может, решающая) ступень в истории сознания, которую мы, однако, не можем отобразить, не упомянув еще об одном обстоятельстве, основополагающем для всех вышеизложенных соображений. Понятие тотальной идеологии возрождает, собственно говоря, очень старую проблему, которая, однако, только на данной стадии обретает соответствующую значимость; мы имеем в виду намеченную нами выше проблему возможности «ложного сознания». Только эта идея ложного сознания придает понятию тотальной идеологии особое значение – из нее проистекает глубокое беспокойство, связанное с нашей духовной ситуацией, но вместе с тем все то, что в ней наиболее плодотворно.

4. Проблема «ложного сознания»

Понимание того, что ложное сознание возможно, относится к древнейшим временам. Оно коренится в религии и воспринимается современными людьми как духовное наследие прошлого. Эта проблема постоянно возникает в тех случаях, когда в среде пророка или у него самого появляется сомнение в истинности его видения или учения[33].

Следовательно, можно как будто утверждать, что и здесь – как это часто случается в истории – унаследованы древние представления, и изменение заключается лишь в том, что этот элемент мышления древних конституируется теперь на иной основе более позднего опыта. Однако в данном, как и в других подобных случаях, этим выводам, направленным на сведение всего к прошлому, следует противопоставить уверенность, что решающей для упомянутой идеи является именно ее современная форма, а не те издавна существующие представления, о которых только что шла речь. Если раньше тезис о ложности сознания был лишь эмфатическим утверждением, то в современной его форме он обретает характерную именно для него непреклонность, ибо благодаря методам упомянутого анализа сознания он достигает уровня последовательно проведенного доказательства. Прежняя «анафема» заменяется критикой, опирающейся на научные выводы.