Идет человек. Сборник научно-фантастических повестей и рассказов

Однако на другую ночь феоназ опять подал голос, да так громко и настойчиво, что звук достиг общежития. Снова толпа, снова Копс с ключом, и теперь все объяснилось. В помещении было пусто, ни души, сиротливо стояли стулья, столики, ящики с барахлом, а кристалл пел. Копс подошел к нему, дотронулся, и тон стал как бы шероховатым. Вообще это были звуки в среднем регистре, первое время довольно однообразные. В них действительно чувствовалось что-то неземное, чуждое, и стало ясно, отчего девушке пришел на память Уэллс. Какая-то звездная симфония, музыка сфер. Кто-то предложил заземлить кристалл, и когда так сделали, феоназ умолк. Пение продолжалось около месяца, концерт в первые разы начинался около часу ночи, но постепенно сдвигался к утру, продолжаясь всегда одно и то же время. Было логичнее связывать все это с какими-то внеземными обстоятельствами, не с нашими, планетарными. Видимо, кристалл пел, когда до него доходили некие волны из тех глубин космоса, к которым Земля в этот час этого месяца поворачивалась неосвещенной стороной.

Сначала феоназ исторгал ряд длинных порывистых нот, как бы настраиваясь, затем два голоса начинали спорить, а вдогонку пускалась странная мольба на низких задыхающихся тонах. Отдельные ритмы сливались в одно, все доходило до апогея и обрушивалось куда-то в бездну. Чуть-чуть похоже было на Шенберга, яростно и печально. Иногда феоназ представлялся нам простым механическим ухом, что бездумно ловит происходящее на дальних звездах, но порой мы думали о нем почти как о существе одушевленном. Тот бородатый тип взял его с неведомой планеты, а может быть, похитил с астероида, миллиарды лет несшегося неизвестно откуда, и теперь кристалл, казалось, тосковал по утраченной родине, по невозможности принимать участие в торжественном борении веществ, в драматических превращениях материи в энергию. Несколько ночей мы все это слушали, потом надоело, и чтоб феоназ не будил окрестность, мы его напрочь заземляли. Копс между тем продолжал точить линзу, и через некоторое время у феоназа опять прорезался голос. Но по-другому.

Сначала он выступал, так сказать, в классической манере, а теперь опустился до эстрады. Вечерами он принимался шуметь, трещать, подобно плохому радиоприемнику, сквозь этот треск слышались обрывки всяких дрянных песенок, и однажды целиком исполнил «Мой Котя». А позже он стал ругаться. Зашел я в подвал как-то под вечер и вдруг слышу: «Прохвост! Ты ж целый день ничего не делаешь». Мне показалось, что это мой собственный внутренний голос, я уже вознамерился протестовать, но тут со стороны шлифовального станка прозвучало ироническое: «Много ты понимаешь». И так далее. Короче говоря, где-то разыгрывался скандальчик, и феоназ его передавал непосредственно. Скоро мы убедились, что это было гораздо интереснее, чем радиоприем. В зависимости от состояния среды над Землей, от суммы радиации и поведения магнитного поля феоназ каким-то удивительным образом настраивался транслировать звуковую обстановку определенной точки на поверхности нашей планеты, отсекая фон, выступая в качестве и преобразователя и усилителя.

Теперь в подвале раздавалось спокойное мурлыканье домохозяйки, которая, поставив суп на электроплиту, гладит рубашку мужа, шепот влюбленных, отрывок публичного выступления с бесконечными «Позвольте мне…», быстрый разговор двух девчушек, почти целиком состоящий из восклицаний-вопросов: «А что он сказал?.. А ты что сказала?» Целыми часами можно было слушать человеческую речь, слова и фразы на разных языках, по большей части непонятные, но постоянно вполне отчетливые. Иногда над ящиками с хламом витал страстный по содержанию монолог мужчины, но тон показывал заученность, чувствовалось, что это выговаривается не впервые, — мы могли себе представить глупое сердечко, принимающее все это за чистую монету. А порой где-то в другом месте два-три слова, имеющие отношение к чему-нибудь совсем обыденному, выдавали такую нежность, что пронзало насквозь… Впрочем, пронзало не всех. Копс, напротив, ужасно огорчался из-за болтливости кристалла. Он видел в этом что-то несолидное, лишающее его звания серьезного мастера, и боялся, что разговорчивую линзу не возьмут для того самого двухрядного модификатора. Поэтому он не остановился на эпохе эстрадных увлечений кристалла (что сделал бы любой на его месте), продолжал снимать слой за слоем и добился наконец того, что феоназ действительно умолк. Однако, потеряв голос, кристалл начал терять и оптические свойства. Он постепенно делался дымчатым, а еще через какое-то время стал синевато-белым, вроде тоненького слоя кумыса, если его налить на темный стол.