Идет ли богатство немногих на пользу всем прочим?

Смысл этих призывов едва ли может быть более ясным: дорога к счастью лежит через покупки; общая сумма покупательной активности нации является важнейшим и наиболее надежным показателем личного счастья. В магазинах можно найти надежное лекарство от всего неприятного и неудобного — от всех тех мелких и крупных раздражителей и помех, которые препятствуют уютному, комфортабельному и непрерывно приносящему наслаждение образу жизни. Что бы магазины ни рекламировали, демонстрировали и продавали, они излечивают все реальные и мнимые жизненные невзгоды — как те, которые уже доставляют нам неприятности, так и те, встречи с которыми мы только опасаемся.

И эти призывы обращены ко всем без разбора: к тем, кто находится и на верхних, и на нижних ступенях лестницы. Эти призывы претендуют на универсальность — на пригодность во всех жизненных ситуациях и для каждого человека. Однако на практике они раскалывают общество на совокупность добросовестных, полноценных потребителей (качество, во-обще-то проявляющееся в разной степени), и на категорию не состоявшихся потребителей — тех, кто по различным причинам, но в первую очередь из-за отсутствия соответствующих ресурсов неспособен жить в соответствии с теми стандартами, к соблюдению которых приглашают и подталкивают эти призывы, непрерывно и настойчиво твердя одно и то же и в конце концов превращаясь в заповеди, обязательные для исполнения, не допускающие сомнений и не делающие исключений. Первая группа довольна своими усилиями и склонна считать свои высокие места в потребительском рейтинге справедливой и достойной наградой за свои врожденные или с трудом приобретенные способности справиться с препятствиями на пути к счастью. Вторая группа испытывает унижение, поскольку попала в категорию неполноценных существ, оказавшись на последних местах в лиге и ожидая либо уже пережив исключение из нее. Эти люди стыдятся своих неудач и их вероятных причин: отсутствия либо нехватки таланта, трудолюбия и настойчивости — поскольку все эти недостатки отныне объявлены позорными, нетерпимыми, унизительными и достойными наказания, даже если они считаются (или потому, что они считаются) пороками преодолимыми и излечимыми. На жертв конкуренции публично возлагают вину за возникающее социальное неравенство; но что более важно — они обычно соглашаются с публичным вердиктом и сами во всем себя винят — за счет самоуважения и уверенности в своих силах. Таким образом, несправедливость усугубляется оскорблением: на открытую рану обездоленности сыплется соль порицания.

Обвинения в неспособности избежать социальной второсортности распространяются и на малейшие проявления недовольства со стороны неудачников, не говоря уже об их восстании против несправедливости неравенства как такового — так же как и на всякое сочувствие и сострадание удачливых к неудачникам. Несогласие с текущим состоянием вещей и с образом жизни, ответственным за его сохранение, отныне не рассматривается как справедливая защита утраченных или украденных (хотя и объявленных неотчуждаемыми) прав человека, требующих уважать их, соблюдать их принципы и подходить ко всем людям с одной меркой, однако, по словам Ницше, «сострадать слабым и калекам» «вреднее любого порока» [5] , и по этой причине «в пощаде и жалости» к ним и к им подобным всегда скрывалась «величайшая опасность» [6; 25, р. 204].

Подобные надуманные общественные представления играют роль чрезвычайно эффективного щита, который защищает порождаемое обществом неравенство от любых серьезных покушений на него, мобилизуя широкую общественную поддержку на их сдерживание, а порой даже на их отражение и сокращение их размаха. Однако этот щит не способен помешать зарождению и накоплению гнева и ненависти в тех, кто ежедневно созерцает зрелище сверкающих призов, якобы доступных всем нынешним и будущим потребителям (причем предполагается, что обладание этими наградами равнозначно счастливой жизни), и испытывает при этом чувство вечной исключенности и изгнания с праздника жизни. Время от времени накопившийся гнев находит себе выход в недолгих оргиях разрушения (подобных случившимся пару лет назад в Тоттенхэме бунтам тех, кто не сумел стать потребителями и кому не дали стать ими) — выражающих, однако, отчаянное желание изгоев хотя бы ненадолго попасть в потребительский рай, а вовсе не намерение поставить под вопрос и оспорить фундаментальный принцип потребительского общества: аксиому о том, что стремление к счастью равнозначно шоппингу и что счастье лежит на полках магазинов в ожидании того, когда мы найдем его там.