Иди через темный лес. Вслед за змеями

Старик ударил резко, почти не замахиваясь. В старых худых руках не было силы, жилы едва-едва двигали кости, но плеть легко разошлась под лезвием, словно была из масла. Срез остался гладким и темным, словно его огнем прижгли, и под корочкой бурлил сок – старик не сомневался – ядовитый и куда более опасный, чем сами лозы.

Он успел. Срезал последнюю плеть прежде, чем та задушила детеныша. Тот едва дышал, шевеля посиневшими губами, глаза закатились, из-под век проглядывали белки. Старик осторожно поднял его, провел по голове, вытащил из ладоней зазубренный цветок – после смерти лоз тот почернел и увял, и лепестки поникли мягкими лоскутами.

Запах гнили сделался нестерпимым. Нужно было уходить.

Детеныш очнулся, когда старик унес его довольно далеко от ловушки, где запах рассеялся, остался позади. Завозился в руках, захныкал. Старик поставил его на землю, присел напротив.

– Тише, дитя. Все хорошо. Ты цел.

Детеныш замолчал, доверчиво глядя на старика, потер порезанные ладони. В умных звериных глазах не было страха, подвижный нос шевелился, принюхиваясь. Он некрепко стоял на ногах и покачивался, тянулся к старику, пытаясь уцепиться за его рукава, и старик со вздохом снова подхватил его на руки.

– Ты совсем ослаб, я погляжу. Неужели яд? – Детеныш снова захныкал от его слов. – Ты из города, верно? Хорошо. По велению судьбы мне в ту же сторону. Я отнесу тебя, а ты постарайся не вертеться – мои руки слабы и долго тебя не удержат.

Детеныш затих и словно стал легче.

Тропа гладкой лентой легла под ноги, растянулась до горизонта, укрытого туманной зыбью. Даже здесь, на стороне духов, медленно наступала ночь, и солнце бежало от ее черного покрывала, окрашивая за собой медью небо. Город был уже близко, старик чуял это, понимал по завихрениям тумана вокруг. Мир обращался в калейдоскоп, который менялся с каждым его шагом.

Когда сонная зимняя степь, выбеленная то ли снегом, то ли солью, сменилась на пустыри с битым кирпичом, высокие серые травы и вросшие в землю пустые дома, детеныш снова заворочался, спрыгнул и заковылял вперед, постоянно замирая и оглядываясь.

Звал.

Сердце пропустило удар, но успокоилось. Мало ли зачем звал. Скорее всего, детенышу все еще не хватало сил. О награде старик и не думал: за мелкие услуги звери не награждают, а сноходец и не осознает его как стороннего человека, а не часть кошмара.

Он последовал за ним – настороже, медленно переставляя ноги, одну руку заведя за спину и сжав нож, другой перебирая амулеты на груди. Он не знал, что его тревожит, заставляет не доверять тому, кого он только что спас. Но лучше не доверять, а потом извиниться, чем доверять и погибнуть.

Детеныш остановился у дома с целыми стеклами. Высокий деревянный забор примыкал к стенам, огораживая маленькое подворье, и старик толкнул калитку, позволяя детенышу войти. Тот с трудом проскользнул в узкую щель, снова оглянулся. Вокруг его шеи и на запястьях темнели синяки от ловчих лоз, медленно наливаясь гнилостной чернотой, и если старик до этого колебался, то сейчас последовал за детенышем уверенно. Спасти от ловушки и оставить умирать от яда – что может быть более жестоким?

Он занес детеныша в дом – чистый, но покинутый, словно хозяева встали перед вечерним чаепитием и ушли навсегда. На столе рядом с кроватью еще лежало вязание, спицы тускло блестели.

Старик уложил ребенка на кровать, и тот едва слышно вздохнул, закрывая глаза и расслабляясь. Звериные черты на застывшем лице стали отчетливее. Старик отложил нож в сторону, снял один из амулетов – костяные фигурки, перемежающиеся с деревянными бусинами, – провел им над детенышем.

Нахмурился.

Успел еще удивиться, что не смертный, не дух перед ним, не порождение обратной стороны да глубоких теней, а отпрянуть уже не успел. Детеныш открыл глаза, темные и глубокие, как вода над омутом, и смотрел, смотрел, как медленно оседает на пол старик, как из онемевших пальцев падает нить с костяными и деревянными бусинами, как жизнь вытекает из него бесконечной лентой.

Вовсе не цветок был приманкой.

Ему стоило помнить, что лес коварнее, чем можно только предположить.

Он схватился за угол стола, пытаясь удержаться, найти точку опоры, чтобы сделать хоть что-то. Но сил и так было мало, а лес в обличье грустного детеныша стремительно их допивал. Пальцы зацепились за вязание, потянули его за собой, и спицы с тихим звяком упали на пол. Старик прищурился, но зрение уже помутилось и расплылось. Он собрал остатки сил, чтобы дотянуться до спицы, и остатки остатков – чтобы занести руку.

Упала она уже сама.

Он лежал среди темной пелены, которая затянула зрение, и слушал тишину. Сколько ему набираться сил, чтобы хотя бы встать? И не станет ли он, беспомощный, как игрушка, жертвой местных обитателей?

Вскоре раздались шаги, скрипнули доски. Кто-то прошелся совсем рядом, вложил нитку амулета в ослабшую ладонь. Пелена посветлела и прояснилась. Пустой рукой он нашарил нож и, только сжав шершавую рукоять, успокоился.

– Друг мой. – Губы старика едва дрогнули в улыбке. – Что бы я без тебя делал.