Иди до конца

— А вот это уже дело ваше — уходить или оставаться.

— Кирилл Петрович, — снова заговорил Черданцев после некоторого молчания. — Я понимаю, что должен подчиниться. Но растолкуйте мне, бога ради, почему обязать Терентьева приказом можно, а просто так, по-человечески — нельзя?

— А потому! — строго ответил Жигалов. — Что вы понимаете под этим словом — «по-человечески»? Разнузданную приятельщину?.. Смешки, зубоскальство, чуть ли не ухаживание за лаборантками во время работы?.. Нужно всему этому положить конец, — науке на пользу пойдет.

Черданцев пристально вглядывался в Жигалова.

— Это что же — сам Терентьев пожаловался, что я вольно держу себя?

— На такие вопросы я не отвечаю. Вы, конечно, могли бы и сами догадаться, что жалуются лишь те, кого задевает…

12

Черданцев прошел к себе. В его лаборатории, самой маленькой комнатке большого института, все было на ходу — в деревянном чане, стоявшем на полу, крыльчатки выкручивали раствор, в банках на полках отстаивались осадки, дозаторы подавали каплями кислоту и щелочь в стеклянные цилиндры со смесями, выстроившиеся двумя рядами на лабораторном столе. Сам Черданцев уходил на часы из своей комнаты, но химические процессы в ней не прерывались — их вели автоматы. Далее на ночь он оставлял включенными половину своих аппаратов. Комнату наполняло ворчание крыльчаток, плеск размешиваемых жидкостей, щелканье реле, гудение моторчиков. Обычно Черданцеву нравился сложный шум его всегда работающей комнаты, сейчас шум мешал. Черданцев подошел к щитку и выключил все аппараты. Голоса машин и приборов затихали постепенно, становились тонкими и глухими, комната словно жаловалась, что ее покидает жизнь. Потом все оцепенело в молчаливой недвижимости. Черданцев присел к столу, где стояли цилиндры, отодвинув их к стене, и задумался.

Он старался разобраться в том, что случилось. Из слов Жигалова выходило, что Терентьев не захотел возиться с Черданцевым. Почему не захотел, что его обидело? Неужели шуточки с Ларисой? Или, точно, он боится раскрыть свои «секреты»? Но ведь он мог бы для отказа выбрать и иной способ — не бегая с наветами к директору… Жигалов прямо отрубил: «Те, кого задевает». Кого же это может задевать, кроме Терентьева? Не Щетинина же, в самом деле! Что тому до Ларисы?

— Не понимаю, — вслух твердил Черданцев. Потом он сказал себе: «Черт с ними, прядется выкручиваться самому. Хоть бы Евгений Алексеевич скорей приехал!»

Он вытащил из ящика ворох накопленного материала, но не смог сосредоточиться. Он чувствовал усталость, почти бессилие. Перед ним была стена, ни перепрыгнуть через нее, ни прошибить ее. Он возвращался мыслью к разговору с Жигаловым. Если говорить начистоту, неожиданного в этом разговоре только то, что директор сказал о смешках и ухаживаниях за Ларисой. Лариса очень милая девушка, она ему давно нравится, но он слишком уважает Терентьева, чтоб пускаться в ухаживания за ней в его присутствии. Так что Ларису можно оставить в стороне… А все остальное — закономерно, даже неизбежно. Он ждал чего-нибудь в этом роде, ждал со стесненным сердцем с того самого дня, когда понял, что тема ему не по зубам. Вот его единственный просчет — он не подозревал, что все окажется так трудно… Это была его тема, он носился с ней долгие годы, с увлечением разрабатывал в дипломной работе, собирался углублять здесь, на этой фабрике науки. Ни одной минуты он не сомневался, что все пойдет как но маслу, для чего же тогда и возводить эти внушительные здания со всеми их механизмами и аппаратурой, для чего собирают в них самые умные научные головы страны, как не для глубоких разработок трудных проблем? Все загорятся, все примут участие, навалятся чохом — так ему представлялось когда-то, именно потому он с такой убежденностью боролся за эту свою тему. Но здесь у каждого свое задание, свои «естественные места», то, что мучит его, других не волнует… Щетинин не пустил его в свою группу — это был первый провал… Нет, я и тогда не пожелал сдаваться. Раз все работают поодиночке, «у своих станков», как выразился сегодня Жигалов, попробую и я, чем я хуже других! Я не хуже других, я просто не тот, что другие… На кого теперь жаловаться? На папу с мамой, родивших меня таким? На Шутака, который раз в месяц способен уделить мне часок, в то время как мне нужна ежедневная, ежечасная помощь? Научное производство, как о нем пел Жигалов, — где оно? Собрали тех же кустарей в одном, до предела индустриализированном здании, и оставили каждого корпеть поособь — только всего!

— Ладно, ладно! — сказал Черданцев вслух. — Тебе же объяснили — таков закон! Против закона не попрешь.