Иди и возвращайся

Сегодня мы чуть ли не впервые видим, как много для него значим. И понимаем, что ничего о нем не знаем. Кто он, наш учитель? Когда-то — молодой талантливый художник, у него проходили выставки, а работы покупали коллекционеры. Накануне выставки я погуглила его имя и посмотрела несколько работ в каталогах — деревенский импрессионизм. Старые церковки утопают в цветущих кустах. Коровы пасутся у оврага, за ним — березовые перелески. Бабушка на завалинке покосившегося домишка щурится от солнца. Жизнь как она есть.

— Я поздравляю вас. Выставка — первый шаг вперед, и я надеюсь, что дальше каждый из вас будет идти только вперед — и в мастерстве, и вообще в жизни. От себя могу добавить, что я договорился с дирекцией академии об аттестации, в ходе которой студенты смогут досрочно поступить на первый курс академии. — Радостные восклицания, аплодисменты. Мы с одногруппниками переглядываемся. — Давайте выпьем за новое поколение художников, — он поднимает свой бокал, — которое приходит нам на смену.

Все поднимают бокалы и пьют. Кто-то хлопает. Всего собралось человек пятьдесят. Никитин спускается со сцены, и его тут же облепляют родители, они требуют подробностей о поступлении.

Мы, выпускники, тоже удивлены.

— Ты знал?

— Нет, а ты?

— Да никто не знал. Видите, как возбудились родители.

Родители уже загнали Никитина в угол и допрашивали с пристрастием. До нас доносились обрывки вопросов об условиях приема и о том, кто из нас талантливее.

— Кто пойдет, если примут?

Мы снова переглядываемся и пожимаем плечами. Между нами нет чувства соперничества, может быть, потому что каждый из нас хорош в своем стиле. Мой — графика. Пальцы и рукава у меня черные от графита, в сумке — десяток заточенных, затупленных и сломанных карандашей, альбом с зарисовками, готовыми работами, скомканные листки с неудачами. Все мои принадлежности я ношу с собой. Алина работает с пастелью. Она тоже может все носить с собой, но руки и рукава у нее всегда разноцветные. Глеб тушью рисует футуристические пейзажи. Иногда — идиллические, как из религиозных брошюрок, иногда — мрачный постапокалипсис. Ярослава пишет акрилом реалистичные натюрморты, ее яблоки и персики кажутся совсем настоящими, и ей нужны палитра, станок и рама с натянутым холстом.

Мы и пришли на курсы по-разному. Я — потому что мы с папой присели отдыхать напротив академии. Глеб спасался от младших братьев-близнецов, не хотел сидеть с ними после школы. Яра — потому что настояла бабушка, которая убеждена, что занятия живописью хорошо развивают общий вкус и эрудицию.

— Никитин будет рекомендовать тебя в первую очередь, — сказал мне вполголоса Глеб.

— Почему? — не поняла я.

— Шутишь? — он усмехнулся и посмотрел мне в глаза, словно проверял, не лукавлю ли я. — Ты ж его опора и надежда.

— Не поняла.

— Ты совсем, что ли, не замечаешь? Он дольше всего возится с тобой.

— И орет тоже больше. Видел, как я последний раз получила за мегалодонов?

Я осеклась, вспомнив, что и в самом деле Никитин всегда вдумчиво комментировал мои рисунки, причем редко делал замечания по технике. Что задерживается возле меня на занятиях чуть дольше — секунд на десять. Или я просто поверила Глебу?

— Может быть. Не знаю.

— Так и есть.

— Но я не знаю, буду ли продолжать учиться, — честно сказала я.

— Тогда ты просто разобьешь ему сердце, — Глеб трагически закатил глаза. — Кстати, откуда ты берешь своих динозавров? Что за фишка такая?

Я посмотрела на Никитина, по-прежнему окруженного гостями. Он заметил мой взгляд и еле заметно кивнул.

— Я их вижу. В людях. На самом деле.

— Что? — Глеб не расслышал меня из-за взрыва смеха со стороны группки гостей.

— Ах ты моя золотая, — к нам сзади подошла бабушка. — Извините, что опоздала, планерка. Покажешь мне, где тут твое?

Я улыбнулась:

— У нас у всех хорошие работы.

— Но интересны-то мне только твои.

Я вздохнула и повела ее в противоположную сторону, где висели мои рисунки — вырванные из жизни сценки с антропоморфными чудовищами.

Утром того дня я впервые за долгое время проснулась с твердым ощущением, что надо наконец действовать. Отсидев два урока в школе, я убедилась по программе отслеживания, что папа ушел, и вернулась домой проверить, на самом ли деле папин шкаф был закрыт на ключ, и посмотреть старые мамины документы на их общем компьютере. Компьютер с тех пор меняли минимум два раза, но я была уверена, что папа каждый раз копировал старые данные на новый диск.

Мне было неловко шпионить в собственном доме, и для начала я переоделась, потом сделала кофе и выпила его, разглядывая свое отражение в эспрессо-машине, потом вымыла руки. Наконец протерла пыль и аккуратно расставила обувь в коридоре.

Родительская, а теперь папина спальня: кровать в центре, тумбочки с обеих сторон у изголовья, встроенный зеркальный шкаф с миллионом маминых нарядов, изящный туалетный столик с эмалевыми вставками, рядом платяной шкаф в таком же стиле. Когда мамина одежда перестала помещаться во встроенный, мама заказала его в интернет-магазине. Собрать его было непросто, и папа сверлил и стучал пару вечеров.