Идя сквозь огонь (СИ)

…Да, именно в семью. Датчанин поймал себя на мысли, что он именно так называет свой союз с полюбившей его женщиной. Харальд сам не мог понять, почему Ингрид предпочла его прочим завсегдатаям харчевни, среди которых было немало состоятельных бюргеров. Но ей запал в сердце бедный скиталец с двумя детьми в довесок, и она, похоже, не жалела о своем выборе.

Ингрид оказалась заботливой женой, и Харальд впервые за долгие годы почувствовал себя дома. За сорок прожитых лет его впервые любили.

Хельга, кою он боготворил, никогда не испытывала к нему любви, она лишь позволяла ему любить себя. Ныне же он был на седьмом небе от счастья. В зачерствевшей душе датчанина стало просыпаться чувство, которое он сам почитал для себя давно утраченным.

Оно согревало его в метель и делало малочувствительным к порывам зимнего вихря, вселяло уверенность в завтрашнем дне. Харальд знал, что не покинет теперь Стокгольм, северный город, подаривший ему столько тепла…

…Но тепло обладает расслабляющей способностью и заставляет забывать об опасности. Забыл о ней и Харальд, но опасность не забыла о нем.

Узкая, извилистая улочка, ведущая к дому Ингрид, не внушала бывшему пирату опасений. Она выглядела мирно и уютно. Здесь почти не были слышны завывания ветра, а масляные фонари над дверями домов слегка покачивали слюдяными головами, словно приветствуя позднего гостя.

Улыбаясь своим мыслям, Харальд ступил на изъеденную рытвинами мостовую и двинулся вдоль редких, тускло горящих фонарей и скрытых за дубовыми ставнями окон.

Он дошел до середины улицы, прежде чем понял, что здесь его поджидает смерть. От одной из стен отделилась рослая фигура и торопливо двинулась навстречу датчанину.

Ширина ее плеч и косолапая походка не оставляли сомнений в том, что это — Рыжий. Ухмыляясь, он остановился в трех шагах от Харальда и вынул из ножен широкий мясницкий тесак.

В тот же миг за спиной у датчанина загремели шаги, и из переулка, отрезая Харальду путь к отступлению, выбежали дружки верзилы.

У одного из них в руках тускло блестел разделочный топорик, у другого — длинный нож. Годы войн и пиратства научили датчанина трезво оценивать степень опасности, и он мгновенно

понял, насколько невелик его шанс остаться в живых.

Будь у Харальда меч или хотя бы тесак, как у Рыжего, он отбился бы от врагов, но городские законы запрещали тем, кто не имел статуса горожан, владеть оружием длиннее поясного ножа.

Датчанин носил за голенищем нож, острый, как бритва, но, увы, недостаточно длинный, чтобы на равных противостоять клинкам подмастерьев.

Сопя, как рассерженный вепрь, Рыжий рванулся в атаку. Помощи Харальду было ждать неоткуда, да он ее и не ждал. Проскользнув под гибельным лезвием тесака, датчанин сходу вогнал клинок в брюхо неприятеля и, продолжая движение, потянул нож за собой.

Верзила осознал, что с ним случилось, лишь тогда, когда на ноги ему выпали внутренности. Взвыв нежданно тонким голосом, он попытался удержать их руками, но силы его покинули, и он упокоился в луже собственной крови.

Второй подмастерье не понял урока и повторил попытку убить Харальда с тем же результатом. На сей раз датчанин не стал уклоняться от его удара, а сработал на опережение. Отбив ножом выпад противника, он перерезал ему сухожилия руки, сжимавшей оружие, и, прежде чем враг отпрянул назад, вогнал клинок ему в горло.

Клокоча распоротым кадыком, подмастерье повалился навзничь и забился в судорогах. Последний из врагов метнул в Харальда топорик, от которого тот сумел увернуться, и бросился наутек.

Отпустить его датчанин не мог. Подмастерье едва ли оценит его великодушие и приведет сюда стражу, а за убийство двух горожан, полагалась смертная казнь.

Перехватив нож за клинок, Харальд с размаху метнул его в спину убегающего врага. Совершив в воздухе полуоборот, нож вошел ему чуть ниже левой лопатки. Словно споткнувшись, подмастерье рухнул на мостовую, обдав ее хлынувшей из горла кровью.

На счастье датчанина, свидетелем его битвы был лишь бледный месяц, выглянувший на мгновение в разрывы туч. Нужно было как можно скорее покинуть это проклятое место и бежать на другой конец города, дабы никто не заподозрил его в убийстве подмастерьев.

Склонившись над трупом, Харальд освободил нож, вытер об одежду убитого и хотел спрятать за голенище.

— Хорошая, работа! — раздался у него за спиной насмешливый голос, от звука которого внутренности старого пирата свело могильным холодом. — Считай, плаху ты уже заслужил!

Стремительно обернувшись, Харальд едва не налетел на острие меча, выставленного перед собой рослой, закутанной в плащ фигурой. Из-под надвинутого на лоб капюшона холодно горели неумолимые глаза, врезавшиеся в память датчанина со времен Готландского побоища.

На миг Харальд испытал жгучее желание метнуть нож в сердце своего преследователя. Но, встретившись с ним взглядом, понял — не успеет.

— Отдай мне нож, — произнес тевтонец, — рукоятью вперед, попытаешься меня убить — умрешь сам!