Идя сквозь огонь

— Он и должен докладывать мне о твоем состоянии, в этом состоит его работа. Но ты не ответил на мой вопрос, датчанин!

— О том, как я себя чувствую? — переспросил его Магнуссен. — А как может себя ощущать человек в моем положении? В пол-жизни, говоря кратко! Меня слушается лишь половина тела!

— Другая тебе полностью неподвластна?

Харальд понимал, сколь важно для него не разочаровать в себе тевтонца. Нечеловеческим усилием он приподнял левую руку и сжал ее в кулак.

— Я думал, будет хуже, — холодно усмехнулся фон Велль. — Не знаю, сможешь ли ты исцелиться в полной мере, но попытайся хотя бы вернуть способность к хождению. Надеюсь, ты разумеешь, что это в твоих интересах.

Датчанин молча кивнул. Он получил передышку, но не мог знать, сколь долгой она будет. Тевтонец развернулся в дверях, собираясь уходить.

— Погоди, — окликнул его Харальд, — я хотел спросить…

— О твоей женщине и младшем сыне? — равнодушно произнес фон Велль. — Не вижу в том нужды. Ты и сам должен понимать, что выжить в таком пожаре невозможно!

— Я не верю, что пожар вспыхнул сам по себе… Его наверняка подстроили. Ты знаешь, чьих рук это дело?

— Похоже, тебя выследили родственники тех подмастерий, коих ты порешил месяц назад. Видно, доказать твою вину в суде они бы не смогли, вот и решили отомстить тебе по-иному.

Твоя жизнь по-прежнему в опасности. Пока ты здесь, тебе нечего бояться, но за пределами этих стен ты не проживешь и дня. Благодари Бога за то, что он проявил к тебе милость, а заодно и сына, вытащившего тебя из горящего дома…

Ныне тобой должна владеть одна забота: ты должен встать на ноги. Мой лекарь сделает для этого все возможное, остальное зависит от тебя!

Весь последующий месяц Харальд употребил на то, чтобы вернуть себе утраченную подвижность. То, что рука и нога хоть как-то повиновались ему, внушало датчанину надежду на исцеление, и он упражнял их, как мог.

Поднимал рукой мелкие предметы, до которых мог дотянуться, сгибал и разгибал ногу, неповоротливую и тяжелую, как бревно. Время от времени к нему наведывался старый лекарь. Он втирал в левую сторону тела пострадавшего какие-то мази, давал пить настой из целебных трав, маслянистый и горький на вкус.

Трудно сказать, что больше помогало Магнуссену, — изнурительные упражнения или снадобья старика, но уже к концу первой недели лечения он смог подниматься на ноги, а к концу второй — ковылять с костылем по приютившей его каморке.

Олаф старательно помогал отцу: приносил ему пищу, растирал непослушные руку и ногу, поддерживал родителя, не давая упасть, когда тот заново осваивал науку хождения. К концу третьей недели Харальд уже мог сносно передвигаться сам, хотя до полного исцеления было далеко…

Изредка к нему наведывался фон Велль. Без участия и сострадания в голосе расспрашивал он подопечного о его успехах, требовал показать достижения последних дней.

Датчанин сжимал и разжимал кисть, хромал, налегая на костыль, по каморке. Он всеми силами старался убедить своего куратора, что идет на поправку.

Однако тевтонца его свершения, похоже, не удовлетворяли. Глядя на неловкую походку Магнуссена, фон Велль хмуро покачивал головой и уходил, не проронив ни слова. О делах с Харальдом они больше не толковали.

Но однажды все изменилось. В самом конце месяца, выделенного датчанину на исцеление, тевтонец вновь явился к нему в подвал на окраине Стокгольма. Увидев его, Харальд понял: пришло время решающего разговора.

Похоже, куратор собирался в путь. Об этом свидетельствовали его неброский дорожный наряд и кожаная сумка на поясе, в коей знатные люди хранили во время путешествий ценные вещи. У левого бедра тевтонца покачивался неизменный длинный меч.

В том, что сей разговор может стать в его жизни последним, датчанин осознал, встретившись с ним взглядом. Рыцарь смотрел на подопечного так, словно прикидывал, правильно ли поступил, сохранив ему жизнь. Магнуссен почуял: сейчас решится его судьба.

— Я покидаю Стокгольм, — холодно проронил тевтонец, — неотложные дела заставляют меня вернуться в Пруссию…

Харальд молчал, ожидая, что последует дальше.

— А ты как собираешься жить? — ледяные глаза Командора вперились в датчанина немигающим взглядом, от которого ему стало не по себе.

— О чем ты? — Харальд сделал вид, что не понимает, куда клонит слуга Ордена.

Забота фон Велля о его здоровье не могла обмануть Магнуссена, хорошо изучившего нрав своего куратора. Он знал, что если не восстановит в ближайшее время былую ловкость, немец его убьет.

Харальд заранее подготовился к такому исходу дел. Вчера среди грязной соломы, сваленной в углу каморки, он нашел гвоздь длиной в ладонь. Если Командор потянется к мечу, он метнет гвоздь во врага, как это делали Гмуры.

— Тебе был отпущен месяц на выздоровление, — равнодушно продолжал тевтонец, — если бы тебе это не удалось, я вынужден был бы тебя убить…

Ты смог отчасти вернуть утерянное, но то, что я вижу, меня не удовлетворяет. Ты хромаешь, левая рука тебя почти не слушается. Я не знаю, как скоро к тебе вернется былая ловкость и вернется ли она вообще…