Идиетка

– Привези мне сережки, длинные и звонкие, чтобы звенели на ветру.

– Вот и хорошо.

И мы разжигаем костер и долго глядим в огонь. И он высушенным голосом рассказывает бесконечную эпопею, что кто-то на работе допустил такую-то ошибку, а смежники… а договор… а пакет документов… Огонь горит, и волосы пахнут дымом, и глаза слезятся и хотят плакать, но я знаю, как тебя это раздражает. И молча слушаю и киваю.

Вспоминая наше расставание с Женькой, я пришла к главному входу на ВДНХ. На площади стояла огромная фиолетовая елка, украшенная розовыми снежинками и зелеными шарами с логотипом банка-спонсора. Худой носатый скоморох в мегафон зазывал публику отмечать Новый год. Рядом переминались Дед Мороз со Снегурочкой. Они сосредоточенно кусали по очереди длинный хот-дог, политый кетчупом и горчицей, и пили кофе из пластиковых коричневых чашек. Взрослые вокруг мерзли и бежали мимо, таща за собой детей. Небо становилось все ниже и белее, и, наконец, пошел снег, похожий на клочки бумаги. Дед Мороз приосанился, стукнул посохом и заорал:

– Здравствуйте, дорогие детишки, папы, мамы, бабушки, дедушки, братья, сестры…

Я вытащила блокнот и собралась записывать впечатления. Целый месяц, начиная с 10 декабря, я каждый день хожу на елки – в культурные центры, библиотеки, парки, управы и дома творчества. Пока все дети дружно ищут пропавшую Снегурочку или украденный посох Деда Мороза, я оцениваю оригинальность сценария, качество декораций, яркость костюмов и профессионализм зайчиков. А потом вместе со всеми кричу «Елочка, гори!» и думаю, что через пару лет рядом со мной будет сидеть маленький человек с непривычным названием «дочь». Не испугается ли она Бабы Яги? Поднимет ли она свою тонкую ручку, чтобы выйти на сцену и громко прочитать стих про Новый год?

Самые сложные елки – уличные. Мерзнут ноги, леденеют руки, ребенок внутри прячется поглубже в тепло маминого тела и затихает. Снегурочка, бледная девушка с повадками маленькой птички, наклонив голову к острому плечику, грустно тянет «Маленькой елочке…». Пятеро малышей в разноцветных комбинезонах старательно подхватывают «…холодно зимой». И от этого становится еще холоднее. Прячешь нос в шарф, надвигаешь капюшон, притопываешь, прихлопываешь в такт песенке и чувствуешь себя самой одинокой в мире. Кладу руку на живот. Ты как там? Спишь? Не замерзла? Хочется забраться под одеяло, согреться и почувствовать, как ребенок вздыхает и укладывается поудобнее, словно кот, утаптывающий подушку, прежде чем лечь. И вместе засыпать, глядя в белое от снега и туч окно. Я уже сейчас почти сплю, стоя посреди площади перед огромными серыми колоннами ворот, между которыми свистит ветер. И вдруг что-то происходит. Я мгновенно выхожу из оцепенения, оглядываюсь – вроде бы все по-прежнему, только про елочку уже поет Дед Мороз, а Снегурочка, вцепившись в его серебристо-синюю шубу, смотрит с ужасом вверх, на темные статуи мужчины и женщины, поднявших над головой сноп спелой пшеницы. Я подхожу ближе, чувствуя ее страх и растерянность. Дед Мороз быстро желает всем здоровья, любви и всяческого благополучия, а Снегурочка уже валится на руки носатого скомороха, сворачивается в комок и легонько скулит. Мы тащим ее за елку. Миша, Дед Мороз, скороговоркой – мне: «Мы с Машей ребенка ждем, а тут вот»… На белых колготках Маши расплываются красные пятна. Я набираю номер Бориса Семеновича и начинаю кричать про Снегурочку, кровь, снегопад. Миша лепечет:

– Двадцать одна неделя! Гемоглобин отличный – вчера только в поликлинику ходили.

Доктор Борис Семенович ничего не понимает. И не слышит. У него были тяжелые роды – с двойным обвитием пуповины – а чего вы хотите? Дышите черт знает чем, вот и ребенок карусель устраивает. Доктор Борис Семенович пугается, что со мной что-то не так. Он вопит, заглушая завывания вьюги и все песни про елочку:

– Где ты?

Я объясняю, где я. И где Снегурочка. И снова – про кровь, недели и гемоглобин.

Доктор Борис Семенович сообщает, что бы он со всеми нами сделал и каким образом. И требует везти Снегурочку к нему. Он диктует адрес Мише, который, задрав голову, смотрит на колхозницу со снопом и бормочет истово:

– Дорогая Богородица, спаси и помилуй.

Потом Борис Семенович повторяет адрес еще раз и еще раз, пока Миша не отвлекается и начинает отвечать обычным тоном. Маша уже лежит на заднем сиденье машины и слушает, как я твержу, что все будет хорошо. Маша мне верит. А я верю доктору Борису Семеновичу.

А потом я звоню Женьке. По городскому – долгие гудки, по мобильному – абонент вне зоны действия сети. Наверное, он до сих пор в Индии, ездит на слоне, кормит орехами обезьянок, скачущих по балконам его отеля, и ищет мне сережки, чтобы звенели на ветру.