Идиллии

Вдруг старик насторожился — со стороны парка ему почудился неясный шум. Тут рама оконная хлопнет, там дверь на балкон с треском распахнется: это прислуга поспешно убиралась к приходу хозяев. Немного погодя на улицу хлынул разноголосый гомон. Вот показалась дородная дама в черном. «Видная собой, ничего не скажешь, — дед Матей силится получше разглядеть ее из-за цветочных горшков. — Ишь, выступает павой». За нею две девицы еле поспевают. Вырядились по-летнему, а теперь дрожат, небось, от холода да зонтики покрепче в руках сжимают. Сошли с тротуара, собрались было дорогу перейти, а наперерез откуда ни возьмись молодцеватый офицер. Девицы захихикали, сабля звякнула по тесаному камню… — Старого рассыльного так и подмывало встать: вечерняя улица ожила, засуетилась, почернела от народа. Вон муж с женой идут — не чуют под собою ног на радостях. А там, видать, почтенные родители дочку гулять возили, а теперь чин чином ведут домой. Суетливому старичку невтерпеж плестись сзади — он их обгоняет и быстро-быстро семенит впереди — знать и его весна подмолодила… Ах, шалопаи! Ишь, чего надумали: какие-то проказники длинной вереницей улицу перегородили, тросточками машут, гогочут… Вот уличные фонари. Праздничный шум, гам, веселье заполнили улицу.

Лицо деда Матея засветилось тихой радостью, как в детстве в пасхальный день. Случалось, прихворнет или оставят дом стеречь и в церковь не возьмут. Он помнит, как ему бывало тоскливо, муторно — ну, прямо места не находит и слоняется, как неприкаянный. Еле-еле дождется, пока хлопнет дверь, вернутся отец с матерью, принесут из церкви святого огня, и он кинется зажигать свечи. А когда они вспыхнут и все в доме заблестит, мать скажет: «Христос воскрес, сынок»…

Старый рассыльный с трудом приподнимается на неверных ногах и медленно бредет закрыть окна в комнатах начальников.

Перевод Р. Бранц.

МОЛЬБА

Так уж, видно, на роду было написано золотой Злате, чтоб сложила она песню про Страхила-воеводу, перелив в нее слово по слову свою молодость и силу. Кто в тот вечер был на посиделках, никогда не позабудет песни той, что вырвалась из сердца, и замолкли вдруг шутки-прибаутки. Взмыла песня над селом примолкшим, дремлющим под тяжестью забот, понеслась к громаде темных гор — им одним на этом свете песни вольные по нраву… Вот тогда-то, верно, и поведала Злата неразлучной подруге, что когда она глаза закрыла и вполголоса завела песню, то самого Страхила увидала — как бежит он по глубокому ущелью, шнур на постоле затягивает. Увидала — и всем сердцем прикипела.

Алая роза от первого мороза никнет, девичья краса от первой любви вянет. Мать Златы к ворожеям ходила, братья у знахарей пороги обивали — не помогли ни наговоры, ни гаданья, не помогло приворотное зелье… Погасли Златины ясные очи, померк на щеках румянец, голос, славный на все подолье, заглох, пропал.

Бабка Анна, было время, говаривала: «У кого есть парень, пусть немедля женит, у кого есть дочь-невеста, пусть выдает замуж. Не то заневестится золотая Злата — отобьет всех женихов у девок. Пока Злата ходит в невестах, не бывать в селе ни свадьбам, ни помолвкам». Злата еще белый платок с кистями на голову не повязала, а уж от парней отбою нет. Ни один молодец, на добром коне с водопою едучи, не объедет Златина двора, всякому охота послушать ее песни. На гулянье еще Злату не пускали, а уж женихи за ней чередой ходили. Чуть пришла парню пора искать невесту, он перво-наперво в ее ворота стучится, счастья пытает… Только братья Златы не дремали, каждому, кто свататься дерзнул, досталось на орехи, до сих пор обходят Златин дом сторонкой!.. А как вскинет бывало Злата коромысло гнутое на плечи да пойдет за водою ключевою — солнце ясное бег свой унимает, не торопится зайти за гору, хочет наглядеться на ее красу, что сияет ярче звездочки вечерней. Всех до одного парней в округе Злата с ума-разума свела. Только в те лихие времена далеко не каждый бы осмелился в жены взять красавицу такую.

Не строй палат высоких, не бери жены пригожей — лучше не иметь дела с турком. Так гласит старая мудрость, старики твердят ее непрестанно, молодые слушают — на ус мотают.

Злате ж никто не был люб, никому она не дозволяла из своего ведра воды напиться, не давала выдернуть из кос цветок. Она ждала удальца такого, чтоб за ней пошел в огонь и в воду и оттуда вышел невредимым.

Эх, дал бы ей бог соколиные крылья! Полетела бы она в далекое загорье, отыскала бы Страхила-воеводу. Полоскала бы ему кровавые рубахи, протирала бы острые сабли, с темным лесом вела бы разговоры.

Три года чахнет золотая Злата — дерево давно бы уж засохло, камень бы давно раскололся. Точит злой недуг девичье сердце — горит оно огнем, да не сгорает.

Стало солнце к закату клониться, Злата выглянула в окошко, пала на сердце печаль-кручина. Отряхнулось село от полуденной дремоты, ожило, зашумело, по задворкам и садам зашевелились тени, вздох натруженной земли по стволам высоких тополей до самых маковок поднялся. А как ее страждущая душа ввысь улетит, простившись с грешным миром?