Идиллія Бѣлаго Лотоса [Идиллия Белого Лотоса]

Вотъ тѣ слова, которыя, казалось, кто-то нашептывалъ мнѣ на ухо, когда я проснулся. Я снова и снова повторялъ ихъ про себя и отлично помнилъ каждое отдѣльное слово; но для меня они были неясны и лишены смысла. Услыхавъ ихъ впервые, я думалъ, что уразумѣлъ ихъ сокровенный смыслъ; но затѣмъ они обратились въ пустой звукъ, который былъ для меня тѣмъ-же, чѣмъ бываютъ благія глаголы проповѣдника, обращенные на празднествѣ къ танцующимъ.

― ― ―

Я былъ почти ребенкомъ, когда слова эти коснулись моего слуха, подросткомъ, въ которомъ ключемъ била молодая жизнь, безпомощный въ своемъ невѣдѣніи. Я никогда не забылъ ихъ, хотя сокровенный смыслъ ихъ такъ-же ускользалъ отъ меня, какъ значеніе гимна жреца отъ младенца, который улавливаетъ лишь одну гармонію музыки Въ теченіе долгихъ годовъ физическаго роста, призывъ Царицы Лотоса, обращенный къ моей душѣ, смутно звучалъ въ темныхъ глубинахъ моего сознанія. Жизнь моя была отдана въ руки людей, поработившихъ и духъ мой, и тѣло, тяжелыми узами сковавшихъ мою душу. Я былъ рабомъ; но въ то время, какъ тѣло покорно отдавалось руководительству своихъ безжалостныхъ владыкъ, въ душѣ жило сознаніе возможности свободы подъ открытымъ небомъ. Но, несмотря на мое слѣпое повиновеніе и на то, что я отдавалъ свои физическія силы и душевныя способности для достиженія низкихъ цѣлей жрецовъ оскверненнаго храма, въ сердцѣ я свято хранилъ память о прекрасной Царицѣ, а въ умѣ моемъ ея слова были начертаны неизгладимыми огненными буквами. По мѣрѣ того, какъ я становился старше, безнадежная тоска все больше грызла душу мнѣ, а слова эти, горѣвшія въ ней звѣздой, бросали загадочный свѣтъ на мою постылую жизнь. И чѣмъ больше я сознавалъ это, подъ вліяніемъ развивавшагося разума, тѣмъ тяжелѣе становилось чувство утомленія, которое, какъ отчаяніе или смерть, закрывало отъ меня всю красу міра. Изъ веселаго ребенка, жизнерадостнаго созданія, какъ-бы насквозь пропитаннаго солнечнымъ сіяніемъ, я превратился въ печальнаго юношу съ грустными, полными слезъ, очами, изболѣвшее сердце котораго таило въ себѣ лишь на половину имъ самимъ сознаваемыя повѣсти горя, грѣха и стыда, Иногда, блуждая по саду, я подходилъ къ пруду лотосовъ и съ нѣмой мольбой глядѣлъ на тихія воды его, втайнѣ надѣясь на появленіе чуднаго видѣнія. Но оно не показывалось, ибо невинность дѣтства ужъ была мной утрачена, а мощи возмужалости я еще не достигъ…

Книга II.

Глава I.

Я лежалъ на травѣ, въ саду храма, подъ широко вѣтвистымъ деревомъ, распространявшимъ густую тѣнь вокругъ себя; всю предыдущую ночь я провелъ въ святилищѣ, служа посредникомъ между духомъ мрака и его жрецами, въ результатѣ чего я сильно переутомился, такъ что прилегъ здѣсь и заснулъ, убаюканный нѣжнымъ тепломъ воздуха въ саду. Теперь я проснулся, весь охваченный какой-то странной грустью; я вдругъ ясно понялъ, что юность моя прошла безвозвратно и что она ни разу не согрѣла меня огнемъ счастья.

По оба стороны меня было по молодому жрецу; одинъ обвѣвалъ меня широкимъ листомъ, который онъ сорвалъ съ осѣнявшаго насъ дерева, а другой, опершись локтемъ въ землю и подперевъ голову рукой, задумчиво смотрѣлъ на меня. У него были большіе темные глаза, съ мягкимъ выраженіемъ добродушнаго животнаго; я часто любовался его красивою наружностью и теперь мнѣ пріятно было видѣть его около себя. Едва я, проснувшись и поднявъ отяжелѣвшіе вѣки, устремилъ утомленный взоръ на него, какъ онъ сказалъ, обращаясь ко мнѣ:

— Ты слишкомъ засидѣлся въ храмѣ. Нельзя-же убивать себя храмовыми церемоніями, хотя-бы ты одинъ могъ придать имъ и смыслъ и жизнь… Не хочешь-ли пойти съ нами въ городъ, попробовать чего-нибудь другого, не имѣющаго ничего общаго съ атмосферой храма?

— Да вѣдь намъ нельзя! — возразилъ я.

— Нельзя? — презрительно протянулъ Маленъ. — Что-же ты полагаешь? Что мы здѣсь — узники?

— А если-бы намъ и удалось выбраться отъ сюда, народъ насъ узнаетъ, а жрецамъ не разрѣшается смѣшиваться съ мірянами.

— Не узнаютъ насъ міряне! — проговорилъ онъ съ веселымъ смѣхомъ.

— Агмахдъ далъ намъ волю и научилъ насъ искусствамъ магіи. Итакъ, если хочешь, ступай съ нами: мы идемъ.

Оба жреца встали и протянули руки, чтобы помочь и мнѣ подняться; я вскочилъ на ноги и поправилъ свою смятую бѣлую одежду.

— Развѣ мы останемся въ этихъ платьяхъ? — спросилъ я.

— Да, да, только никто не признаетъ въ насъ жрецовъ; благодаря Агмахду, мы по желанію, являемся нищими или князьями. Пойдемъ!

Я не менѣе ихъ былъ въ восхищеніи отъ предстоявшаго намъ приключенія, и мы втроемъ побѣжали черезъ садъ; вскорѣ мы добрались до продѣланной въ стѣнѣ калитки, которую Маленъ легко открылъ, едва дотронувшись до нея, и мы очутились внѣ храма.