Идиотизм наизнанку

Мы тогда бурно отметили это событие. Пришли все, кроме неприкасаемой Аманды, наверное, она была оскорблена чеком на сумму в один франк, который доставили ей с посыльным. Тогда у меня было гораздо больше друзей, чем сейчас. Что стало со всеми этими Бернарами и Стефанами, которые без зазрения совести глушили мое шампанское? Не знаю. Бесспорно, мое богатство отделило нас друг от друга. Разница в жизненном уровне. Стоит перевалить за миллион, больше нет доступа к карманам прошлого. Так, одним словом. Из-за этих денег я совсем съехал с катушек, они свалились с неба – эдакий ливень из американских дядюшек. Первые полгода мне хотелось разбазарить эти денежки, но у банкиров есть мерзкое свойство приумножать то, что попало им в руки. В наши дни ни к чему нет уважения. Я со своими деньгами оказался в полной изоляции. Только Эдуар, верный друг Эдуар, остался рядом. И именно в его присутствии, во время одной рискованной прогулки, я встретил женщину своей жизни. Терезу. И если бы папаша Флобера не обрюхатил мамашу Флобера, и если бы этому Флоберу не пришла в голову зловредная мысль стать писателем, тогда я первым написал бы то, что сочли откровением.

Тереза была находкой. Увидев ее впервые, я сравнил себя с Колумбом, открывающим Америку. Я дошел тогда до той степени опустошенности, когда больше уже ничего не ждешь. Этой идиотке взбрело в голову улыбнуться мне. Я же не мог улыбаться. В ее присутствии я чувствовал себя серьезным. Я отвергал любую эйфорию. Любовь холодно овладела мной. Любовь, что сродни преступлению. Если сегодня на меня нахлынули воспоминания, это не значит, что я превращаю нашу историю в пошлый роман. Самые прекрасные моменты любой жизни – это всегда литература. Прекрасные встречи, любовь с первого взгляда – чудеса стиля. Рассматривая Терезу, я ощущал, как перо Провидения почесывает у меня за ухом. В этой встрече было что-то неслучайное, предопределенное. Можно ли воспринять это иначе? Мы больше не расставались. Я расслабился только несколько недель спустя.

Ей нравилась моя мягкость. В то время она усматривала в ней элегантность сибарита. В моей непринужденности было что-то сладострастное, эдакий художник, лишенный тщеславия. Я был таким параноиком, что в начале нашего романа встречался с ней в убогой мансарде. Опасения богачей, что их любят только из-за их денег, и все такое. Но этот страх ничто по сравнению со страхом нуворишей, которых до того никто по-настоящему не любил. В конце концов я успокоился. Я открыл ей правду в тот день, когда нам пришлось отправиться в больницу по поводу начавшегося у нее воспаления легких, которое она заработала из-за скверного, купленного по дешевке обогревателя. Полдня мы провели делая рентген и глухо кашляя, потом я привез ее в настоящий буржуазный квартал. Она стала волноваться, что мы делаем крюк, ведь ей нездоровилось. Я прижал палец к ее губам, требуя молчания. Я покраснел от неловкости: сможет ли она оценить мое внезапное обогащение?

Тереза к нему привыкла. Видимо, это волшебное изменение придало дополнительное очарование началу наших отношений. Видимо, в дальнейшем она постоянно ждала, что я снова чем-то ее удивлю. Не знаю. Теперь она бросает меня из-за не существующей ерунды. Но не стоит снова об этом. Наша жизнь была сплошной идиллией, одна только любовь. Любовь, которую можно было растянуть на двести квадратных метров. Три больших спальни, обрамленные полукруглыми окнами, столовая, кухня почти овальной формы, раздельные туалеты; эта последняя деталь напоминала ей «Прекрасную даму».[1] «Прекрасную что?» – спрашивал я. Целыми месяцами мы обустраивали свое жилье, удовлетворяя мельчайшие прихоти. Покупали ткани и восточные ковры, не мелочились. Потом настал момент нанять служанку. В гостиной перед нами продефилировало множество женщин, пока мы не остановили свой выбор на приятной сухой седовласой Эглантине. Она по сей день работает у нас и, наверное, прольет немало слез, узнав, что мы расстались. Она действительно обожает нас.