Идиотка

Все советские комплексы «можно — нельзя», весь инфантилизм коллективного сознания вылезли на поверхность, как грибы после дождя, за время моего общения с французами на Садовой-Самотечной. Они говорили о политике, читали разоблачающую советский строй литературу, обменивались последними политическими сплетнями, приходившими с Запада, а главное — воспринимали все события прямо противоположно тому, как они освещались нашей прессой и телевидением. На меня смотрели как на жертву режима если не в буквальном, то в переносном смысле. Любой из моих ровесников, рассуждавших в гостиной Убера, казался мне старше, компетентнее, свободнее меня. Большинство романов тех лет, происходивших между русскими и иностранцами, строились на спасении. Нас спасали от «железного занавеса», вывозя за его пределы, в «свет», мы спасали от скуки и разочарованности — своей цельностью, выносливостью, непредсказуемостью. Впрочем, любовь — всегда спасение.

Темы слежки, КГБ, русских Мата Хари и больного Брежнева сопровождали каждое наше застолье. В те дни их журналистская братия зачитывалась книгой французского автора под названием «Страна тараканов», что на их сленге также означало «страна шпионов». На обложке была изображена полуобнаженная красотка, укрывающаяся красным знаменем. Я не понимала, почему Россия названа страной тараканов, несмотря на то что в доме на Самотечной действительно бегали рыжие твари. Я постоянно оспаривала это мнение, приводя в пример свой опыт жизни в Москве, убеждая, что прежде не встречала таких домов. По странной иронии судьбы теперь я этого сказать не могу — понятно почему. «Вот клопы — это да! Помню, папа вставал по ночам и, взобравшись на спинку дивана, морил притаившихся за обоями кровососов зажженной спичкой. А мы втроем — я, сестра и мама, — поднявшись с постели в белых рубашках, задрав головы, наблюдали, как мечется папина тень на потолке». Чем-то эта картинка, врезавшаяся в память, напоминала эпические сцены с факелами, которых пруд пруди в мировой истории — осаду какой-нибудь крепости распоясавшейся толпой… или что-то рычала века: «Барин, они уже во дворе!» — «А ну посвети, да живее, эх, нерасторопный!»

Мой рассказ впечатлял видавших виды французов, они морщили носы и закатывали глаза: «Фу! Клопы (ударение на первом слоге)… это такая гадость!» Короче, я старалась быть патриоткой по мере сил, однако у меня не хватало аргументов на все случаи. Близость агентства Франс Пресс, которое находилось на верхнем этаже здания, порождала особое настроение и специфический юмор. В те дни наш генералиссимус уже сильно сдал, его водили как марионетку, и казалось, что это человек-робот, без признаков жизни — такой выглядел, говорил, двигался. Все предрекали скорый конец. Западная пресса ежедневно сообщала об ухудшающемся здоровье, и все были в напряжении, если не сказать — в предвкушении близкой развязки. Один из журналистов давно собирался в отпуск, хотел съездить домой, но оставался в связи с ожидаемыми событиями мирового значения. Ему даже пришлось праздновать свой день рождения вдали от родного дома, который как раз пришелся на это самое время. Сильно напившись в торжественный вечер, он был так мрачен, что друзья решили его повеселить. Кто-то предложил подняться в бюро и смастерить телеграмму, что, мол, Брежнев скончался, а потом вручить имениннику. Как решили, так и сделали. Под шумок провернули эту аферу, вручили ему бумажку с экстренным сообщением, которое означало для него скорый отпуск… История чуть было не закончилась скандалом, так как обрадованный журналист уже собрался отправиться наверх — дать ход полученной информации. Его, по счастью, остановили. Отпуск опять сорвался!

О том, что я довольно известная актриса, Убер, конечно, знал, даже ходил на мои премьеры. Он посмотрел «Сватовство гусара» в Доме кино (Светлана Дружинина — режиссер фильма — задорно подмигивала мне: «Какой парень! Где нашла?»), был на просмотре «Сибириады» в кинотеатре «Россия». И все-таки он лукаво поглядывал на меня, говоря, что не исключает возможности моего сотрудничества с КГБ, коль скоро меня беспрепятственно пускают на территорию их «гетто». «Это странно для советской гражданки, — рассуждал он, — тебе улыбаются охранники, первыми здороваются с тобой, почему так?» Я и сама не ожидала, что мои визиты и постоянное пребывание на иностранной территории в течение шести месяцев будут настолько беспрепятственными. Однако объясняла это тем, что я актриса, а охранники — зрители: «Меня узнают по фильмам, потому и улыбаются, вот и все, я нигде не служу!» В ответ Убер заявлял со вздохом, что ему по большому счету наплевать, даже если и служу — ведь он меня любит. Но потом добавлял: «Я не хочу, чтобы у тебя были из-за меня какие-нибудь неприятности».