Идиотка

Ну так вот, возвращаясь к себе… Зато теперь я знаю, что такое „дружба“, что такое „спасение“ — что значат все эти слова, которыми я был напичкан с самого рождения. Я привез их сюда в чемодане и ни разу его не раскрыл. Я ни разу не воспользовался ими, но они здесь, при мне. Я все еще храню их в сердце. Разве не ты хотела, чтобы я показал тебе и себе, в чем их истинный смысл? Вот я и проживаю их здесь каждый день: одиночество, нежность, безразличие, мечта… И пусть мой друг называется „бывшим“ физиком, а в настоящем он — швейцар, официант и пьяница, а я называюсь „бывшим“ актером, бродягой и неудачником, — это та цена, которую я должен был заплатить, чтобы узнать смысл слов, написанных в книгах, которые мы читали, которые хотели нам что-то сказать, но мы их не услышали… И если это единственный путь доказать, что ты и эти книги не врали, то все равно так тому и быть. А потом… а потом, кому все это будет нужно, то, что я здесь понял? Тебе? Если ты умрешь, так меня и не дождавшись… Я не знаю. Впрочем, в воздухе что-то всегда остается, какие-то частицы памяти и когда-нибудь они будут предъявлены как неоспоримое доказательство…

Так пусть этот автор пишет свою книгу — кто-то ведь должен написать о нас с тобой. И чем раньше, тем лучше. Это будет книга о потере самосознания, или identity. А разве оно было? Если да, то я этого уже не помню. Вот так».

Postscriptum: Василий Аксенов действительно рассказывал в тот год о своей будущей книге. Написал он ее или нет, увы, не знаю. Я же в своих заметках приняла облик некоего юноши, чтобы отойти от автобиографичности повествования. А то, что интонация несколько заимствована у того же «Эдички», так это объяснимо: блудный сын, уличный бродяга, маргинал — довольно точный образ для выражения чувств эмигранта.

Глава 53. Дыхание французского двора

Прежде чем обосноваться в Нью-Йорке и сообразить, кем быть (бомжом, служащей от пяти до девяти, а может официанткой-актрисой или обиженной на весь мир одиночкой, скучающей на диване?), я решила проверить, что происходит на сердечном фронте. Мной ведь руководили в первую очередь чувства… Впрочем, хотела бы я посмотреть на человека, у которого по-другому. А чувствами я была связана с Парижем, где вот уже второй месяц находился Доминик. Мой друг по несчастью, «отщепенец», брат актер… одинокий красавец с серьгой в ухе. «Лена, только не уезжай в Париж, не делай эту глупость!» — наставлял меня знакомый. Его звали Марк, он был бывшим учеником Кевина в школе Мидлбери, дружил с нами и в подражание нашему браку даже женился на русской актрисе. Марк оказался на удивление благороден и решил поддержать меня материально — вручил конверт с тысячей долларов, сказав, что это безвозмездно. Он просил одуматься и не тратить эти деньги на Париж, а остаться в Нью-Йорке и вести себя благоразумно. Но я ему этого пообещать не смогла, сообщив как больной здоровому, что еду и ничего поделать с собой не могу. Он только развел руками, но деньги не отобрал…