Идиотка

«Петрушка» выделялся среди прочих подобных заведений своей дороговизной, ходить в него считалось признаком определенного благополучия. Мы сидели вчетвером — Аленка, я, ее бой-френд и его коллега — лицом к маленькому пятачку, представляющему собой сцену. Рыжеволосая певица по имени, кажется, Майя Розова, пела сипловатым прокуренным голосом. Менеджер ресторана, красивая русская дама бальзаковского возраста, попросила ее исполнить романс «Только раз бывают в жизни встречи», и, когда та запела, хозяйка спрятала лицо в ладони и замерла. Здесь все резонировало глубоким личным смыслом и драмой. Мы с Барановой стали говорить по-французски, которым она владела в совершенстве, а я — так себе. Хотели посудачить насчет сопровождающих нас мужчин, чтобы те не поняли. Особенно нам нравилось раздувать щеки и пыхтеть, как это делают французы в знак пренебрежения. Мы развлекались. Коллега ее бой-френда был не в моем вкусе, но вежлив и ненавязчив.

Вдруг что-то в голосе певицы, какая-то трагическая нота, привлекло меня, и я обратилась к подруге: «Аленка, смотри, она здорово поет, эдакая Эдит Пиаф, такая надломленность…» Позднее я узнаю, что Майя недавно стала вдовой. Ее мужа Евсея, которому она посвятила одну из своих песен и часто ее исполняла, убили выстрелом в упор. Говорили, что он был крестным отцом нью-йоркской русской мафии. Майя пела о нем, как о настоящем мужчине, герое, кормильце, единственной опоре в жизни, которую она потеряла, но будет вечно скорбеть и помнить… Несмотря на молодость и привлекательную внешность, она всегда носила строгие платья и называла себя вдовой. Затем Майя исполнила песню Вертинского «Что вы плачете здесь, одинокая грустная деточка, кокаином распятая в мокрых бульварах Москвы, ваши детские плечи едва прикрывает горжеточка…». Песня меня взволновала, и теперь уже я стала просить исполнить ее еще и еще.

Нас обслуживали сразу несколько официантов, все как на подбор — стройные молодые американцы. Один из них был очень высокий, с римским профилем и вольнолюбиво откинутыми назад волосами до плеч. Он все время подходил ко мне, чтобы принять заказ, и даже когда ему это не сразу удавалось, менялся с другим официантом местами, оттесняя его к Аленкиному бой-френду. Я хотела заказать бокал белого вина, а он все переспрашивал, пришлось повторять несколько раз: «Уайт». Наконец я обратила внимание, что он разглядывает мои губы, когда я отвечаю ему по-английски. «Аленка, мне этот парень напоминает Доминика! Такой же долговязый и смешной…» — шепнула я Барановой. «Не дай Бог… Ну, Ленусик, нам пора!» — строго отозвалась подруга и поспешила поднять всех и уйти. Придя домой, я встала перед зеркалом и несколько раз проговорила: «Уайт, уайт». Это выглядело довольно эротично — губы смыкались в трубочку. «Хитрец, — подумала я о долговязом официанте, — он просто получал удовольствие, заставляя меня произносить этот звук».

Я начала томиться от отсутствия нежности и ласки в моей жизни. Чувства были уже давно заморожены, словно после тяжелой операции под анестезией, и в голове царила какая-то анархия, результат московских впечатлений и всего, что было прежде. Чтобы разбавить женское одиночество, я завела себе котенка, сиамского, а вернее, «балениз» — с синими глазами и острой мордой. В какой-то компании у меня сорвалось с языка: хочу сиамского котенка. А через день мне принесли его и не дали даже слово сказать: просила — бери! Пришлось оставить. Кстати, это тоже очень американская черта — иметь кошку. Студенты, одиночки, гомосексуалисты, интеллектуалы — все заводят именно кошек, а не собак. Кота назвали Кисой, как и его двойника, что был у меня с Кевином в Вермонте.

Наступил май. Как-то я брела по улице, где-то в районе 70-х номеров Вест-сайда. Здесь часть улиц называлась по номерам, а я жила возле 90-х. Вдруг я заметила долговязого блондина, того, что заставлял меня в ресторане повторять слово «уайт». Он неумолимо шел мне навстречу своей характерной задиристой походкой, с каждым шагом сокращая расстояние. Я испытала ужас, сердце ушло в пятки. Рядом с ним я представила себя гномом и поскорей прыгнула в автобус, подошедший как раз вовремя. Усевшись возле окна, с бьющимся сердцем я смотрела, как он идет мимо, — рядом с ним шагал какой-то чернокожий человек, эффектно оттеняя аристократическую внешность долговязого белокурого парня. С этого момента я почему-то стала все время улыбаться. При мысли о высоком официанте из ресторана Нахамкина у меня поднималось настроение. Так, однажды приятель-эмигрант предложил мне поужинать в «Петрушке», и я лукаво захихикала, признавшись ему, что заметила там очень забавного блондина-официанта. «А, так это Бойд! Хочешь, я вас познакомлю?» — живо отреагировал приятель. «Как ты сказал, Бой — это что, имя такое?» — переспросила я. «Да не Бой, а Бойд — старинное английское имя, „д“ на конце», — пояснил он и назначил время встречи на Ист-сайде.