Идишская цивилизация: становление и упадок забытой нации

Творческие таланты из гейма и из других городов и поселений, например из Лондона и Буэнос-Айреса, разделили в Нью-Йорке феноменальный идишский успех: появились идишские композиторы, поэты-песенники, идишские театральные режиссеры и создатели кинофильмов. В 1900 году около двух дюжин идишских театров собирали аудиторию более чем в два миллиона человек. Когда кинематограф превратился в бизнес, были сняты сотни фильмов на идише – и даже посланы в страны прежнего обитания. Были выпущены тысячи и тысячи пластинок с записями выступлений клезмеров, веселых еврейских музыкантов. Вся идишская жизнь кипела здесь. Как говорилось в первых строках театральной песни 1918 года под названием «Да здравствует Колумб!» («Лебн зол Колумбус»), – «Америка – это штетл»[258].

Штетл принес в Америку печально узкий взгляд на оставшуюся в Европе идишскую цивилизацию, взгляд, искаженный сатирической перспективой и фантастической историей, которые отражались в слезливых и сентиментальных рассказах, наряду с горькими воспоминаниями, представлявшими собой главное наследие гейма.

Настоящая идишская история была потеряна, а истинная идишская цивилизация была забыта. Получалось, будто евреи Восточной Европы каким-то волшебным образом были перенесены в гейм из Святой земли, в мгновение ока превратившись из благородных древних израильтян в обнищавших и угнетенных жителей идишских местечек. «Мы как будто родились вчера», – писал Давид Ганс несколькими веками раньше. Великие фигуры прошлого, мужчины и женщины, внесшие вклад не только в еврейскую жизнь, но и в историю Европы и всего мира, были осуждены на забвение. Теперь никто не помнит благочестивую семью Калонимос, пришедшую на север из Италии; владельца роскошного дома в Регенсбурге богача Самуила Белассара; ученого Литте из Ратисбона, составителя «Шмуэл-бух»; великого Йоселя из Росхейма, общавшегося с вождями Реформации; ученых Раму и Махараля, бившихся за философию и науку; достойного Давида Ганса, пытавшегося просветить говорящих на идише евреев; труженицу Гликль из Гамельна, написавшую первую великую автобиографию на идише; и даже Моше Мендельсона – блестящее звено в цепи европейских музыкальной и философской традиций.

Во всяком случае, Америка сама по себе не могла слишком долго оставаться местечковой. Идишский мир умер вместе с геймом. Американский штетл был не более чем блуждающей ярко сияющей искрой, оторвавшейся от тысячелетнего идишского костра, когда его топтали враги, искрой, вспыхнувшей ненадолго, перед тем как окончательно угаснуть. Или же это была ветвь, отрезанная от умирающего дерева, которая быстро выпускает листья, но засыхает, будучи не в силах пустить корни. Даже ежедневная газета «Форвертс», главный источник информации, образования и развлечений, под руководством легендарного редактора Авраама Коэна следовала социалистическому модернистскому курсу, очерняла идишское прошлое и призывала своих читателей принять английский язык и ассимилироваться в американской культуре, таким образом работая на уничтожение собственного читателя.

Говорившие на идише американцы были обречены стать настоящими американцами, и они хотели этого. Юлий Гомперц принял американское гражданство через семь лет после приезда, а Гаррис Левин – через четырнадцать. Они пересекли 6500 километров по свирепым волнам океана не для того, чтобы воссоздать то, от чего бежали. Хотя для иммигрантов потребовалось два-три поколения, чтобы стать неотличимыми от американцев, кульминацией этого перерождения можно назвать одно серьезное событие, важное не только для говоривших на идише евреев Америки, но и для культурного будущего США и даже для всего мира.

6 октября 1927 года, в Судный день, Йом Кипур, на следующий день после смерти Сэма Уорнера, одного из основателей кинокомпании «Уорнер бразерс», его студия выпустила первый полнометражный фильм с синхронизированным диалогом, «Джазовый певец». Когда он был показан в нью-йоркском Театре Уорнера – после заката, чтобы евреи смогли его посмотреть, – началась эра современного кино, а с ней в некотором смысле и новая историческая эпоха.

Сюжет фильма сводился к конспекту американской одиссеи идишских евреев, к истории встраивания остатков идишской цивилизации в американский образ жизни. В первой сцене мы видим кантора Рабиновича из синагоги на Орчард-стрит – той самой, где старостой был Авраам Рогаршевский, – поющего «Кол нидрей», еврейскую молитву Судного дня. Заключительная сцена показывает его сына Джеки, которого играл, разумеется, Эл Джолсон (Аса Йоэльсон), натужно певшего молитвы из почтения к родителю, но теперь отвергшего свое прошлое и обращающего свое канторское искусство для того, чтобы шпарить китчевую песенку «Мамочка» перед переполненной аудиторией театра «Уинтер Гарден».