Идишская цивилизация: становление и упадок забытой нации

В XVI веке император Рудольф заботился о своем богемском дворе особенно усердно, что привело к материальному и интеллектуальному блеску его шумной славяно-немецкой столицы Праги, богатство и обеспеченность которой очевидны и сегодня. Число евреев в 1590 году оценивалось примерно в 6000 человек, составляя значительную часть всего населения города.

Если вы перейдете через заполненный туристами Карлов мост XIV века в Старый город через Ратушную площадь (где находятся знаменитые астрономические часы XV века, из которых каждый час выходит процессия деревянных апостолов) и выйдете на широкую улицу под названием Парижская, вы войдете в Еврейский квартал – в район, теперь названный в честь императора Иосифа II, в 1781 году издавшего Эдикт о терпимости, который изменил к лучшему положение евреев во всей Австрийской империи. Сегодня уже ничего не осталось от убогого переплетения переулков и скопления грязных домишек, снесенных при реконструкции в конце XIX века, – того, что живший здесь Франц Кафка описывал как «темные углы, таинственные коридоры, подслеповатые окна, грязные задворки, шумные пивные и закрытые гостиницы». Однако здесь остается еще достаточно исторических зданий, чтобы составить представление о том, какими многочисленными и процветающими были еврейские жители Праги в начале Нового времени: Высокая синагога, готическая Альтнойшуль с пальцевидным кирпичным фронтоном, синагоги Майзеля, Клаузена и Пинкаса и еврейская ратуша с еврейскими цифрами на циферблате часов, стрелки которых движутся в обратном направлении, воссозданная в стиле рококо в 1760-е годы и теперь покрашенная в розовый цвет (поэтому некоторые туристы считают, что это и есть синагога Пинкаса[169]). Некоторые из этих зданий, как и мостовая на соседних улицах, являются плодом благодеяний Марка Мордехая Майзеля (1528–1601), главы еврейского квартала, которого историк Генрих Грец считает первым еврейским капиталистом; на его могиле написано: «Никто из современников не был равен ему в делах благотворительности».

С 1580-х годов и до самой смерти императора в 1612 году рудольфовская Прага, как называют ее историки, процветала и сияла, как маяк искусств и наук в Европе, привлекая крупнейших европейских художников, архитекторов, ученых, философов и мыслителей. Британский историк Хью Тревор-Ропер писал, что руководящая идеология поликультурного габсбургского двора была основана на «гуманизме, на науке, на изучении природы, на философии Платона»[170], ибо это были земли, игнорировавшие или скорее переступавшие границы различий языка, национальности и религии. Действительно, огромная самоуверенность императора позволяла ему необычайно спокойно относиться к религиозной ортодоксальности и привлекать в свое окружение католиков, протестантов, иных христианских нонконформистов и евреев. Путешественник и писатель елизаветинских времен Файнс Моррисон, посетивший Прагу в 1590 году, с некоторым удивлением наблюдал следующее:

В целом во всем королевстве наблюдается великая смесь религий, так что в одном и том же городе одни были кальвинистами, другие лютеранами, иные гуситами, иные анабаптистами, иные пикардийцами[171], иные папистами. <…> И у евреев есть свой особый город в Праге, и они пользуются свободой во всем королевстве. <…> Я нашел, что подданные императора Рудольфа в Богемии широко различаются в своих мнениях о вере, вплоть до того, что сообщаются друг с другом, пребывая в странной дружбе и мире[172].

Эта замечательная экуменическая атмосфера, всеобщая терпимость и интерес ко взглядам других, вне зависимости от их религиозной принадлежности, давала возможность говорящим на идише мыслителям процветать и принять вызов Моше Иссерлеса из Кракова, развивая свои идеи, и подойти ближе к окончательному формированию еврейской перспективы как независимого, равного и справедливого взгляда на действительность. Некоторые из учеников Рамы были благосклонно приняты в Праге, и каждый из них внес свой вклад в общее дело. Но вначале эти идишские протоестествоиспытатели должны были установить общий язык с новой и революционной ренессансной идеей, которую им трудно было усвоить, состоящей в том, что существует такое явление, как прогресс, что новое знание может со временем приумножаться и что оно не обязано в точности соответствовать Священному Писанию и писаниям древних мудрецов.